Бледный спутник Роблеса — бледный по тому, как скупо он представлен в романе, и по тому, какую скудную жизнь он прожил, — Либрадо Ибарра. Можно сказать, что это смутный негатив Роблеса. То, что ярко высвечено в портрете ловкого капиталиста, в Ибарре затемнено горечью несбывшихся надежд; его общественная деятельность оказывается совершенно бесплодной. Сталкивая биографии Роблеса и Ибарры, автор как бы показывает две доведенные до конца внутренние тенденции мексиканской революции: в сломанной жизни Ибарры — крах ее социалистических идеалов, в процветании Роблеса — реализацию ее буржуазных целей.

Ибарра примечателен еще и тем, что именно он ставит проблему выбора своего пути как сознательный акт. Для Фуэнтеса-романиста эта проблема всегда представлялась первостепенной, он исследует ее в самых разных вариантах. С особой тщательностью, особым драматизмом раскрывается она в судьбе отца и сына Пола.

Если Ибарра и Роблес, каждый по-своему, вмещают в свою биографию всю траекторию революционной и послереволюционной Мексики, то в судьбе семьи Полы эта траектория делится надвое и рассматривается прежде всего в аспекте морально-психологическом. Отец Гервасио Пола замкнут в революционном времени, а его сын Родриго живет и действует в Мексике сегодняшней. Но судьбы их прочно сцеплены, они — звенья одной семейной цепи, и обоих автор заставляет решать одну и ту же мучительную проблему: как жить?

Родриго Пола — самый рефлектирующий из всех персонажей романа. Тщеславный и безвольный юноша терзается одновременно и памятью о героически погибшем отце, на которого он не способен походить, и жаждой успеха в обществе нуворишей, которое он презирает. Нравственный потенциал Родриго так скуден, что он без особого труда идет на компромисс: забыв юношеские порывы, он становится изготовителем модных пошлых фильмов. Оказывается, впрочем, что и отец его был вовсе не героем, а предателем и трусом. Ренегатство отца и сына — это нечто вроде наследственного недуга; различны лишь его конкретные проявления. Женитьба Родриго Полы на Пимпинеле де Овандо, дочери разорившихся аристократов, придает законченность его моральной деградации. Подобные браки были по-своему частной сделкой. Отпрыски разоренных дворянских семей жаждали приспособиться к обществу преуспевающих плебеев, а те — украсить себя мнимым блеском былого величия. Но Родриго Пола так далеко зашел в своем падении, что пожелал вообще отказаться от своего прошлого. «Моя мать была дочерью дона Рамиро Субарана, близкого друга генерала Порфирио Диаса», — сообщает Родриго невесте лживую версию своего происхождения, зачеркивая память о страданиях вдовы погибшего Гервасио, всю жизнь влачившей нищенское существование. Так наглухо замыкается круг предательства, напрочь изживаются воспоминания о революции.

Высшее общество Мексики имеет в романе свое сценическое пространство — это салон старого распутника Бобо. Каких только человеческих экземпляров здесь не встретишь — юных и морщинистых куртизанок, принцесс крови и вчерашних плебеев, превратившихся в богачей, сутенеров и модных писателей, — словом, целый сонм хозяев жизни и их прихлебателей. С молодой беспощадностью взглянув на этот мир, писатель зорко подметил его убожество, его судорожную жажду копировать повадки более старой, опытной иностранной буржуазии. Есть какая-то обреченность, унылость в том, как разыгрываются словесные дуэли и любовные сцены, как повторяются одни и те же остроты и модные слова. В салоне Бобо у каждого своя роль, своя маска, здесь все играют в давно известную игру, без жара и трепета. Фуэнтес не жалеет сарказма, живописуя салон Бобо. В одном из первых своих интервью Фуэнтес сказал: «Они действительно карикатурны, и было бы ложью изображать их по-человечески… Да и может ли быть по-настоящему человечной едва дебютировавшая буржуазия?»

Вводя читателя в противоположный мир — мир обитателей бедняцких кварталов, писатель резко меняет свою манеру. Издевку сменяет сочувственная интонация, сатирическую карикатурность — разительная достоверность в изображении мира так называемого масеуалли (в ацтекской империи так именовали низший слой). Здесь царит неустроенность и нищета, которые гонят из дома молодых парней; вынужденные уходить на заработки в Соединенные Штаты они становятся брасерос. И вот возвращаются они с приборами, которые некуда девать, — в родном доме нет электричества, привозят исковерканные английские слова, которые смешивают с родной речью, привозят деньги, которые недолго спустить в кабаке. Юноши и подростки рано узнают горькую цену жизни. С детства предоставленные самим себе, они легко попадают в лапы уголовщины, становятся ее жертвами.

В мире масеуалли есть также свое историческое — революционное, — а не только сегодняшнее время. Память о нем всплывает на ежегодных сходках в доме старой доньи Серены, где собираются ветераны знаменитой Северной армии Панчо Вильи. В 1915 году все они вместе со своим вождем вошли в столицу и заняли президентский дворец. То была истинная кульминация крестьянской революции. Но у истории была своя логика, и бывшие ветераны доживают свой век в скудости и забвении. Им самим не дано постичь эту логику; их удел — бесконечные воспоминания о былых подвигах, которые наизусть знают даже их дети.

Констатируя широту охвата социальной жизни в романе «Край безоблачной ясности», заметим, что в нем нет такого существенного ее представителя, как индустриальный пролетариат.

В многослойном романе Фуэнтеса присутствует один особо важный пласт, который можно назвать интеллектуальным. Через все повествование проходят непрекращающиеся дискуссии о судьбах Мексики — не только о ее недавней истории, но и о ее исконных чертах и особенностях, предлагаются формулы, объясняющие ее удивительное своеобразие. Порой создается ощущение, что мексиканцы буквально заворожены этими спорами. Чтобы понять смысл столь настойчивых попыток постичь так называемую «мексиканскую сущность», напомним вкратце, какими обстоятельствами обусловлена реальная, неповторимая специфика историко-культурного формирования Мексики.

Как и другие нации Латинской Америки, мексиканская возникла в результате завоевания иберийскими колонизаторами коренного индейского населения Америки. Отсюда ведет начало процесс столкновения, а затем взаимодействия и взаимопроникновения разнородных начал — местного и привнесенного извне. Однако ни в одной из стран континента этот процесс не был столь интенсивным, и нигде он не привел к столь оригинальному и нерасторжимому синтезу двух этносов, двух культур, как в Мексике.