Стояли первые деньки октября. Ветки деревьев и крыши домов покрывал тонкий слой льда, изящно засыпанный снежной пудрой.

Ночь нынче вышла на редкость холодной для второго месяца осени.

Проснувшись утром и выглянув в окно, многие ребята счастливо заверещали: «Ура, зима!».

Снегом пахло приятно; крепкий морозец бодрил. Но на дорогах было скользко, оттого прохожие то и дело с грохотом падали.

Но даже они, взрослые, ощущали лёгкое и свежее волнение, напоминающее прохладный ветерок посреди июльского зноя. Наверное, это всё идёт из детства: снег ассоциируется с зимой, зима — с Новым годом.

Вот и он, наш главный герой, испытывал какое-то странное волнение. Праздное волнение. Так ребёнок ждёт подарок от Деда Мороза.

А чего ждал мужчина средних лет в старом тонком пальто из серого драпа? Он и сам на знал.

Курил, выпуская небрежные рваные облачка дыма и что-то бормотал себе под нос. Словно повторял какую-то считалку или стишок. Да только слов было не разобрать.

Морозец пробирался под одежду и холодил кожу. Руки и лицо слегка покраснели. Мужчина средних лет в тонком драповом пальто не любил носить шапки, потому его русые волосы теребил ветер, спутывая. Ясные серые глаза выдавали в этом человеке ум и характер. А небрежная щетина говорила о том, что он не так уж и много внимания уделяет своему внешнему виду.

Пройдя от старой заколоченной церквушки метров двадцать, он вышел к небольшому одноэтажному деревянному дому, выстроенному ещё в 19 веке. Здание утопало в льдистых силуэтах деревьев. Летом, наверное, дом купался в океане свежести и прохлады, пах сиренью и черёмухой.

Но лето ещё было далеко. И ветки деревьев напоминали остроносые сосульки. Выбросив сигарету на дорогу, мужчина отворил ворота с помощью ржавого ключа на связке. После легко взбежал на крыльцо и открыл дверь уже вторым ключом.

Он оказался в плену тёплой комнаты. Большой, хорошенько обжитой, заполненной мебелью и книгами. Несмотря на старомодность, интерьер выглядел очень уютно.

Красными холодными пальцами расправившись с большими пуговицами, русоволосый мужчина сбросил пальто и не глядя повесил его на крючок. После провёл ладонью по старому свитеру на животе и прошёл к столу. Глаза блеснули, когда он достал из кармана брюк конверт. Сел на стул и долго смотрел на пожухлую бумагу, не решаясь его вскрыть… И решился далеко не сразу.

Пальцы дрожали, когда он доставал письмо.

Надежда, трепещущаяся в глазах, сперва стала ярче, а затем погасла. Мужчина снова и снова скользил взглядом по строкам.

«… к сожалению, поиски пока не дали никаких результатов. Мы постараемся узнать больше о возможном нахождении ваших родственников, но знайте, что шансов почти не осталось.

Товарищу В. В. Талькову от тов. Вампилова А. С.».

Закусив угол губ и выйдя из своего оцепенения, Тальков медленно выдвинул верхний ящик стола и положил туда письмо, поверх большой стопки точно таких же.

После чего вплёл пальцы в волосы, отведя взгляд в окно, за которым серебрился октябрьский день, и унёсся воспоминания куда-то очень далеко…

Он сидел за большим столом, на котором красовались чашки из бело-голубого французского фарфора. Пахло земляничным пирогом и крепким чаем.

Матушка, Софья Михайловна, стояла у зеркала, то и дело поправляя шляпку и не без укора во взгляде, рассматривала себя. Она хотела выглядеть бесподобно, но пока что добиться этого не получалось.

— Ох, Вадимушка, старею я. Ох, старею.

Вадим округлил от удивления глаза. Ему всегда казалось, что его мать — вечно молодая фея, сошедшая со страниц какой-то иллюстрированной сказки. Хоть, говоря откровенно, писаной красавицей она никогда не была и относилась к тому типажу женщин, которые неожиданно и некрасиво старели.

По молодости Софья Михайловна была симпатичной, миловидной, яркой, но к моменту того воспоминания Талькова, княгиня уже отчаянно пыталась удержать улетающую прелесть юности.

Но пятилетнему Вадиму мать казалась самой красивой и самой необыкновенной. Так, как и должно было быть.

Он просто сидел за столом в предвкушении земляничного пирога, который так обожал, да поглядывал на маман, которая уже сменила белую шляпку с голубой лентой на соломенную с красным пером.

Потом за окнами послышался цокот копыт и Софья засуетилась.

Бегая туда-сюда по гостиной и впопыхах собирая с пола и дивана шляпы, она сквозь зубы проклинала Глашу, хотя та и не имела и доли вины в этом беспорядке.

После мать убежала, прижимая груду шляпок к груди.

Тальков сполз со стула и подошёл к окну, отдёргивая прозрачную занавеску в сторону: изысканно одетая дама лениво двигала веером около лица, проходя к крыльцу их дома в сопровождении Владимира Ивановича, отца Вадима. Сердце мальчишки радостно забилось в грудной клетке, напоминая игривого воробушка: папа дома, значит, всё хорошо!

А эту мрачную женщину в пышном старомодном платье и с перепудренным лицом, Вадим никогда не любил. Она казалась ему злой.

Быть может, на злость её и были причины, да только откуда о них могло было быть известно мальчишке?

Процессия вошла в дом и Вадим с предвкушением уставился на дверь, закусив губу.

Сердце, казалось, колотилось в горле от нарастающего волнения. Кровь хлынула к лицу и дыхание участилось.

Дверь распахнулась и в комнату вошёл отец, счастливо улыбаясь своему сыну.

Вадим громко и счастливо вскричал, бросаясь к Владимиру и