как карта вернулась к их матери? — спросила Клара.

— Она не возвращалась, — сказал Арман. — Карта никогда не покидала этих мест. Её сделали, когда мальчики пропали без вести. И перед тем, как она перебралась в Стропила-для-Кровли. На всякий случай.

— На всякий случай? — переспросил Жак.

— На случай, если они не погибли, — объяснила Рейн-Мари.

— Эта деревня — один сплошной полигон для ориентирования, — сказал Жан-Ги. — Карта, витражное окно, роза-компас.

— Она сделала каждому из троих по карте, чтобы они взяли их с собой, — сказал Арман. — Для того, чтобы они отыскали путь домой, а потом она сделала ещё одну, чтобы они смогли отыскать её.

— Имеете в виду, что она заказала карты? — уточнила Хуэйфэнь. — Их на самом деле изготовил Энтони Тюркотт. У человека из управления по топонимике в этом сомнения нет. Это, должно быть, её отец, или, может, брат. Или дядя.

— Нет, — сказал Гамаш. — Я имел в виду, что она изготовила карты.

Кадеты в смущении посмотрели на коммандера, переглянулись.

— Мари Валуа и была Энтони Тюркоттом, — сказал Гамаш. — Она использовала девичью фамилию, когда стала делать карты.

— Не понимаю, — созналась Хуэйфэнь.

— Счастливая, что не понимаешь, — заметила Мирна. Уж ей-то всё было понятно. — Дело в том, что ещё сто лет назад не поощрялось, когда женщина работала, и уж точно осуждалось, когда женщина имела профессию.

— Поэтому женщины часто брали мужские имена, — сказала Клара. — Так поступали художницы. Писательницы и поэтессы часто брали мужские имена. Она, скорее всего, выучилась делать карты, наблюдая за работой мужа, а потом оказалось, что она делает карты лучше, чем он.

— Не первая из жен, преуспевшая в мужниной профессии, но вынужденная это скрывать, — сказала Мирна. — А мужчины часто присваивали результаты труда своих жен.

Хуэйфэнь выглядела озадаченной. Для неё всё звучало невероятно. Какой-то каменный век.

— То есть, вы хотите сказать, что все эти карты… -сказала она.

— Изготовлены Мари Валуа, — сказал Гамаш. — Oui.

Амелия кивнула.

— Месье Топоним сказал, что никто никогда не видел Энтони Тюркотта. Общались с ним посредством почты. Никто бы не узнал.

— Как грустно, — сказала Рейн-Мари, — что после нанесения на карту и присвоения названия всем этим городкам и деревушкам, Мари Валуа в конце обрела и собственное имя. Но не в честь своего картографического таланта. А в честь невыносимости собственного горя.

— Notre-Dame-de-Doleur, — произнес Арман.

Он посмотрел на фото женщины сельского вида, улыбавшейся и обнимавшей своих долговязых сыновей.

— Но, приняв за истину ваш рассказ, — вклинился Оливье, — я всё равно не понимаю, зачем она стёрла Три Сосны со всех карт Квебека?

Рейн-Мари достала древнее пожелтевшее фото, старее чем то, что лежало на столе.

Все склонились над ним и увидели трех смеющихся ребятишек, перепачканных в грязи, ноги в сапогах упираются в лопаты. А перед ними саженцы.

— Они сажали деревья, — прошептал Габри. Он не намеревался шептать, так вышло само собой.

— Предыдущие сосны вырвало бурей, — сказал месье Беливо. — Две опрокинуло, ещё одна была сильно повреждена. Прапрадед Жиля Сандона спилил её. Из них сделали пол в бистро и книжную лавку. Деревня казалась опустошенной этой потерей, рассказывал мне дед. Но однажды утром они проснулись и увидели вот эти молодые деревца. Они так и не узнали, кто их посадил.

Он и все за ним обернулись в сторону деревенского луга, в сторону трёх сосен. Крепких и стройных. Продолжающих расти.

— Полагаю, они стали слишком болезненным напоминанием, — сказала Рейн-Мари. — Напоминанием о трёх потерянных ею сыновьях. Поэтому мадам Валуа убрала деревню с карты, прежде чем переслать работу в департамент топонимики. Сиюминутное решение, может статься — стереть деревню, словно стирает свою печаль.

— Но месье Беливо говорит, она всегда хотела вернуться домой, — сказал Арман. — Сюда, в Три Сосны. И вернуть деревню на карты.

— Почему же не вернулась? — спросил Габри.

— Она умерла прежде, чем смогла вернуться, — сказала Рейн-Мари.

— От гриппа, — напомнила Мирна.

От горя, подумала Рейн-Мари. И услышала тихий плач из леса, а три сосны на деревенском лугу раскачивались и играли, протягивая свои ветки, чтобы коснуться друг друга.

— Velut arbor aevo, — проговорила Амелия.

— «Словно древо сквозь века», — повторил за ней Арман.

* * *

Следующим утром Арман и Рейн-Мари встали, как только небо окрасило в нежно-голубой. Утро выдалось свежим и тихим, с манжеток, роз и лилий капала роса. С Грейси на поводке и Анри, бегущим свободно, они прошествовали через деревенский луг к трём соснам.

— Готов? — спросила Рейн-Мари.

— Не вполне, — ответил Арман, присев на скамейку.

И как только поднялось солнце, поднялся и он.

Подойдя к соснам, он выбрал подходящее место. Затем поставил ногу на лопату.

— Помочь? — раздался знакомый голос.

Повернувшись, он увидел Жана-Ги, бледного после бессонной ночи — всю ночь тот укачивал плачущего сына.

В его руках был Оноре. Теперь он мог поспать, раз папа проснулся.

Арман улыбнулся.

— Merci, но нет. Это я должен сделать сам.

Не потому что это легко, а потому что трудно.

Солнце поднималось, ямка становилась глубже, пока наконец он не закончил копать. Он взял в руки коробку, слишком надолго залежавшуюся в подвале.

Открыв её, Арман снова увидел отчёт. В отчёте значились имена его родителей. Оноре и Амелия Гамаш. Погибли. По вине пьяного водителя.

Арман полез в карман и достал оттуда носовой платочек. Потрогал пальцами в шрамах выпуклости вышитых букв, потом опустил платок в коробку.

Вернув крышку на место, бережно опустил коробку в вырытую ямку.

В полицейском отчёте было ещё одно имя. Имя мальчишки.

Робер Шоке.

Юнец, всего шестнадцать лет. Ему вынесли условный приговор. И позволили жить своей жизнью. Жениться, иметь детей.

Единственную дочь.

Которую тот назвал Амелией.

Благодарности

Думаю, основное, за что я должна поблагодарить, так это за то, что книга была написана исключительно благодаря крайней доброте, терпению и помощи наших друзей и соседей.

У Майкла деменция. Она прогрессирует, маршируя сквозь нашу с ним жизнь, топча его способность говорит, ходить, помнить события и имена.

Деменция это мародер, вор. Но каждая дыра, им просверленная, была заполнена благодаря нашим друзьям. Практической помощью и эмоциональной поддержкой.

Всё не так плохо. Далеко не так плохо. Ясность и простота жизни здесь и сейчас приносит понимание истинных ценностей. Доброта. Товарищество. Нежная забота. Мы много