Галина Евдокимова
Ночная стража, или Кто убил капитана Хассельбурга

От автора

Картина Рембрандта Харменса ван Рейна "Ночной дозор" считается одной из самых загадочных картин в истории мировой живописи. Исследователи насчитывают около пятидесяти загадок: например, изображение странной девочки в золотом наряде, две правых перчатки в руке человека в чёрном - капитана Франса Банинга Кока, шестипалая левая рука мушкетера в красном камзоле и много других таинственных нерасшифрованных до сих пор загадок.

А начать можно с того, что официально картина называлась "Выступление стрелковой роты капитана Франса Баннинга Кока и лейтенанта Виллема ван Рейтенбюрха". "Ночным дозором" она стала только в XVIII веке, когда потемнел лак на её поверхности. Уже Ван Хоохстратен - ученик Рембрандта - писал, что хотел бы, чтобы Рембрандт "внес в нее больше света".

В картине много подтекста. Например, режиссер Питер Гринуэй считает, что в ней метафорически изображен реальный детективный сюжет, произошедший в Амстердаме во времена Рембрандта, а именно история заказного убийства капитана Пирса Хассельбурга. Так это на самом деле или не так неизвестно, но именно после этой, обличающей достопочтенных горожан картины и пошла полоса финансовых неудач Рембрандта. В итоге он распродал имущество, переехал на окраину Амстердама и умер уже будучи совсем разоренным.

Французский историк искусства Эжен Фромантен выносит живописцу следующий "приговор": "Ночной дозор", представляющий Рембрандта в дни сильного раздвоения его личности, не является ни созданием его мысли, когда она совершенно свободна, ни созданием его руки, когда она ничем не связана. Подлинного Рембрандта здесь нет" (Э. Фромантен. Старые мастера).

Рассказ, который я предлагаю вашему вниманию, не детективная история. Таким мне представился последний день жизни великого голландского живописца. День, когда он пристально рассматривает собственную жизнь как самое грандиозное полотно, созданное им: детство в Лейдене, первые успехи, Саския - жена и любовь всей жизни... Оживают герои полотен, созданные его гениальной кистью. Он обессмертил их, а они сделали бессмертным его имя. Свет и тень, правда и вымысел смешиваются как краски на палитре, и истина известна только самому Рембрандту.

С самого утра он сидел у окна чердачной комнаты, глядя на площадь, выложенную булыжниками в виде заключённой в круг восьмиконечной звезды, и ждал.

Они появятся ближе к ночи, когда вода в амстердамских каналах почернеет и загустеет как смола. Если выглянет луна, то ещё издали удастся разглядеть большой, похожий на гроб баркас, плывущий со стороны ратуши. Когда судно будет проходить через шлюзовые ворота Святого Антония, старик-шкипер ударит о палубу длинной острогой и крикнет:

- Ночная стража!

Вот тогда и появятся они...

Из тёмного двора через арку, выстроенную в честь визита Марии Медичи в Амстердам, на площадь выйдут кловениры стрелковой роты капитана Кока.

Впереди как всегда сам Франс Банинг Кок. Весь в чёрном - шляпа, жакет, чулки, туфли...

Правая рука в перчатке. Левая без перчатки. И без ногтей. Она появится из складок одежды будто чужая, будто не ему принадлежит, и потянется к человеку в золотистом камзоле с белой перевязью - лейтенанту Рёйтенбургу.

Только провокаторы, сплетники и манипуляторы предлагают к пожатию левую руку!

И ещё мертвецы...

Кто же вы, Франс Банинг Кок?

- Вы убийца, господин капитан, - шепчет он. - И скоро об этом узнает весь Амстердам. Я разоблачу вас. Я, Рембрандт Харменс ван Рейн.

1.

Небо в чёрно-белых тучах. Ранние сумерки ветреного дня, грязного от копоти, дождя и слякоти.

За обедом в таверне он съел отбивную с капустой, выпил рюмку "Голландской храбрости"1, и вот уже целый час стоит на мостике, перекинутом через канал, и наблюдает, как редкие снежинки тают, так и не долетев до воды.

Ледяной ветер больно жалит лицо и руки. Сангина исписана настолько, что кончики пальцев касаются листа. Истрачена почти вся бумага. Но сегодня, двадцать четвёртого ноября тысяча шестьсот сорок второго года от трёх до четырёх часов дня он понял, почему не замерзает вода в амстердамских каналах. Такая чёрная и густая - настоящая смола - что кажется, будто она направляется прямо в адские котлы.

Внезапно ветер изменил направление. Над головой резко взметнулась чайка, шквал пригнал её с моря. Несколько быстрых штрихов сангиной, и птица навсегда застывает в правом верхнем углу изрисованного листа.

Саския как эта чайка. Северный ветер пригнал её в Амстердам из Фрисландии.

Она фризская патрицианка, дочь бургомистра Леувардена. А он мужлан, сын лейденского мельника. Да, мужлан, зато крепок как столетний дуб и умеет противостоять ударам судьбы. Мельничная закалка!

У отца была хорошая мельница на берегу Рейна. Шагая под ледяным дождем вдоль Принсенхофского канала, мимо домов с тяжёлыми фронтонами он вспоминал тёплую полутьму, пахнущую бродящим зерном и солодом. Вспоминал, как сидя на мешке с мукой, рисовал под монотонный звук вертящегося колеса лущильной машины маленькое Евангелие в красном переплёте, лежащее на обдирочном камне; паутинку, свисающую с потолка, и чью-то сгорбленную тень, дрожащую в углу.

Поговаривали, что на отцовской мельнице водиться всякая нечисть. Чепуха! Отец не знался с чёртом.

А вот ему пришлось...

Рембрандт шагал по улице, насквозь продуваемой шквалистым ветром. Струи дождя летели к земле то отвесно, то косо, как будто стараясь выбить стекла. В одном из окон мелькнул белый накрахмаленный чепец: какая-то матрона выглянула на улицу. Повеяло домашним уютом, славно растопленной печью, и на душе стало немного теплее.

Дом на Йоденбрестрат у моста Святого Антония он присмотрел для них с Саскией восемь лет назад. Прекрасный вид на порт, до Амстела рукой подать, летом можно прогуливаться вдоль реки. Дом хороший - три этажа, мансарда, полуподвальное помещение. Очень дорогой. Но он выплатит.

Рембрандт пересёк мост, с которого открывался отличный вид на Чокнутого Якоба, миновал шлюзовые ворота с кольцевым перекрестком Мейстер-Виссерплейн, повернул на Йоденбрестрат и вышел к дому.

Восемь лет назад он перевёз сюда Саскию...

Сегодня дом смотрелся невесело. Впрочем, в ноябре у любого амстердамского дома вид мрачноватый. А это был один из самых унылых осенних вечеров.

Он поднялся по крутой лестнице, на ходу срывая с себя куртку и шарф. Долго расхаживал по мастерской. Какое-то время