пособники над раскалёнными углями.

Великолепны были парадные княжеские хоромы. Потолок главной гостевой хоромины был расписан крылатыми сиринами, зверями, звёздами и травами. Семь семисвечников в расписных с кистями фонарях освещали это на диво прекрасное помещение. Столы, расставленные покоем, были и большим запасом. Порядок рассаживания был поручен Лукьяшу. В эту эпоху «разряды» действовали во всей их силе, и, хотя сегодняшний съезд был скорее семейным, нежели парадным, но всё же никто и не подумал пренебречь этикетом.

— Извини, боярин, — обратился Лукьяш к Семиткину, который, впрочем, не был ещё боярином, — для тебя не приготовлено места, посиди на краюшке в конце стола, не обессудь.

Семиткин почувствовал, что он не в свои сани сел, но обиду пришлось проглотить и ожидать, что-то будет дальше? Мальчишку же Лукьяшу он решил взять на заметку.

Бояре ещё не успели как следует обсудить подробности последнего набега казанской татарвы, как придверник широко распахнул двери, что предвещало появление самой именинницы. И действительно, она вошла по обычаю павой, поддерживаемая под руку сестрицей Анастасией Романовной. Боярышня впервые нарушила теремное затворничество. Видно, она произвела своей красотой и непринуждённостью походки чудесное впечатление, потому что даже такие старички, как Мстиславский и Воротынский поддёрнули свои воротники, сплошь покрытые бурмицкими зёрнами, расправили бороды и прокашляли в широкие рукава.

Да и княгиня Анна Романовна предстала на боярский суд во всеоружии здоровой красоты. Крепкая на вид, она искусно смягчала природные дарования благосклонной улыбкой. Если старый князь не припал к её руке, то только потому, что это было зазорно, не было бы конца пересудам. Византия, хотя уже и утратила своё политическое, мировое положение, но всё же на Руси хранились её заветы как делать женщину ещё краше. Всё — от золотой кики и начельника до сетчатых подвесок и золотых нагрудных блях — дрожало, горело и переливалось тысячами огней в наряде именинницы. Тяжёлые косы и соболиные брови победоносно дополняли родовые драгоценности княгини. Сам хозяин млел от восторга.

Поприветствовав супруга, именинница начала обходить дорогих гостей, сопровождаемая подносчиком тяжёлых кубков. На Лукьяше лежала обязанность нести ковши для браги; стопы же были заранее расставлены перед каждым прибором. За Лукьяшем несли серебряную бражницу, в которую входило несколько вёдер напитка, стремительно бросавшегося в голову. Брага удалась на славу. Каждой голове следовало поудержаться и поскромничать.

Молодая боярышня не видела ещё вблизи охмелевшего человека. Для неё было даже вновь и само восклицание — «горько!», после которого следовал поцелуй князя с княгиней.

Обходя гостей, именинница находила для каждого приветливое слово. Впрочем, князю Глинскому не понравилось её приветствие, сказанное чуть слышно: «Не калечь людей по улицам Москвы. Москва отплатит тебе сторицей за каждый разбитый череп». Перед Семиткиным она остановилась с изумлением; перед ним она выговорила громко: «Не знаю, как тебя и величать. Не ожидала твоего прихода, а ты удосужился отойти от жаровни своей пыточной избы». Лукьяш налил ему браги только на донышко стопы. Семиткин стойко проглотил и эту обиду.

За столом гости вели шумливую и радостную беседу, в которой часто слышались пожелания долгих лет жизни.

Обед завершился обычным десертом из пряников, напоминавших своими формами птиц и зверей, и фруктовыми заедками. Казалось бы, оставалось осенить себя крестным знамением да благодарить хозяев, но прогудел чей-то бас, провозгласивший славу хлебосольным хозяевам: «Княгине Анне Романовне — слава!» Все окна задрожали, и семисвечники качнулись, когда грянул общий хор: «Слава! Боярышне Анастасии Романовне — слава, слава, слава!» Тут и самый молодой человек осмелился вмешаться в общий хор, то был тенор Лукьяши.

После славы женскому полу обычай требовал оставить гостей и разойтись по своим теремам. Княгиня разоблачилась с превеликим удовольствием. Нелегко было пробыть несколько часов в такой запряжке, как ряска, обложенная жемчугом, лалами и яхонтами; тяжёл был и накосник со многими запонами...

Боярышне было полегче. Она вместе с мамой быстро разоблачила сестру и уложила её отдыхать. Девиц не принято пересуживать в хорошей компании, но когда боярышня удалилась с мамой, не было голоса, который не промолвил бы: «Хороша, да, очень хороша! Вот это невеста, так невеста!»

Женщины удалились в свои покои вовремя, так как последствия искусства Касьяна Перебиркина проявились во всей его полноте. Развязались языки, и появились смельчаки, которым сам Семиткин был не страшен. Говорили, впрочем, больше о красоте москвичек, о том, что и у иноземок не найти таких алых щёк с ямочками; что у англичанок, сказывают, всем зубам зубы, а у наших прямо как из жемчуга. В кружке князя Курбского, к которому примкнул сбоку непрошенный Семиткин, обсуждали, какими достоинствами должна обладать великокняжеская невеста. На этот вопрос пришлось отвечать каждому боярину, независимо от возраста. Вниманием всех присутствующих овладел речистый и умный князь Курбский, за которым уже числилась четвёртая стопа хмельного напитка.

   — Прежде всего девица для великокняжеского рода должна быть честных кровей, — провозгласил он без всяких витиеватостей. — Предки и прапредки девицы должны исходить из русского племени и не иметь в своём роде Семиткиных. Семиткин, слышал?

   — Слышал, княже! — отозвался из толпы писклявый голос. — Лаешься ты на моих дедов и родителей понапрасну. Забыли внести их в разряды, а то и тебе, княже, не пришлось бы считать их мизинными людишками. К тому же они были коренными русскими, а не выходцами из Литвы.

Семиткин пустил эту стрелу по адресу многих присутствовавших здесь выходцев, в числе которых был и сам князь Курбский. Стрела принесла с собой семена раздора. В хоромах послышался сдавленный смех.

   — Девица для великокняжеского рода должна блистать умом и красотой, — продолжал князь Курбский, относясь с презрением к выходке Семиткина. — По уму и красоте ей не надлежит раскрашивать лицо. Красота её должна быть естественной, природной и не нуждаться в дополнительных ухищрениях. Вот вам пример: мы только что видели Анастасию Романовну — сестрицу нашей хозяюшки. Никакой кисточкой никто не коснулся её бровей и никакой губкой не растирали румяна на её алых щёчках. Красоты и доброты же у неё хоть отбавляй. Сегодня я издали любовался, как она угощала яствами убогий люд или обмывала чумазых ребятишек. Только при голубином сердце можно