- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (93) »
могем.
Бац! В тютельку. Свинья молча свалилась. С трудом перевернул тушу на левый бок, поднял правую ногу, доверив Жаку ее придержать. Нащупал сердце по ударам и вогнал в артерию нож одним движением. Обычно режут к Рождеству, но хозяин намеревался закоптить еще и колбас. Кишки с требухой выбрасывать нельзя. Мало кто из соседей делает колбасы: дорогое удовольствие. Кроме специй и соли еще и селитра нужна. Скоро Рут замуж отдавать, и положено гостей хорошо принять. Потому сегодня даже не одна, а три свинки в расход идут. Работы предстоит немерено.
Когда свиней подтащили к дому, Жак отделил ножом сухожилия на задних ногах и вставил распорки. Совместными усилиями туши повесили на балки, выступавшие из-под навеса крыши. Потом всей семьей носили кипяток с кухни и ошпаривали. Я взрезал и осторожно извлек внутренности, а девочки тем временем скребками убирали щетину. Сегодня трудились все. Вообще странно это. Рут почти на девять лет старше двойняшек. И это не значит, что мать ее, Мари, не рожала. Почему-то не выживали дети. Потом вдруг сразу двойня. Мальчик с девочкой. Наверное, отмолила грехи, хотя, по мне, если она сейчас достойна, то что было раньше? Жуть.
— Завтра с самого утра продолжим, — сказал Жак, глядя на меня.
Я вежливо промолчал. Еще не хватает давать указания при всей семье, даром что Кэтрин притомилась и спит, а Том тоже изрядно устал, пусть и готов трудиться хоть до рассвета. Все же дети. В конце концов, это не первая убоина у хозяина. Не хуже любого знает: для изготовления колбас необходимо брать безукоризненно свежее мясо. И не на жаре полежавшее, естественно. Если учесть выпавший вчера снежок и позднее время, все идет правильно. А полезут во двор из леса какие любители полакомиться мяском — так аж два пса имеется.
Утром стоило зашевелиться, и раздался просительный голос. Причем опять на паршивом английском: — Послушай, как тебя зовут? — Дик Эймс, к вашим услугам, монсеньор, — ответил я, старательно кланяясь. В полумраке, привыкнув, наверняка увидит. — Чего изволите? Откушать деликатеса или еще че? Горшок серебряный после ночи не желаете? Прям щас сбегаю! — Я очень прошу меня выслушать, — тщательно выговаривая каждое слово, произнес он, не иначе всю ночь готовился. — И чего тебе надобно, козел рыжий? — Понимаю, звучит дико, но я — не он. Не тот, которого ты знал. Он вчера не очнулся. Непонятным образом моя душа вселилась в это тело. Я — Василий Строгов, родился в стране Россия в одна тысяча девятьсот девяностом году и помню себя до сорока двух лет. Тут уж я не выдержал и заржал в голос. — Молодец! — сказал, вытирая выступившие слезы. — Такой байки мне еще не приходилось слышать. А по жизни встречал больших забавников. — Это правда! — вскричал он, дернувшись, и невольно вскрикнул, скривившись. Спина пока еще не в порядке. — Ага. Как это ты народился в будущем, когда оно не пришло? Нет его! Или как? — Не знаю! — В голосе его сквозила боль. — Последнее, что помню, — как в лоб по трассе идет грузовик. — Кто идет? — Машина такая. На колесах. Телега, что ли? Раз груз. — Я находился в другой машине, а он пер по встречке. Сказал, а чего сказал — пес знает. — Должно быть, умер тогда. — Ага. Умер. Ну вообще. В холодную воду, что ли, окунуть его, чтобы жар сбить? — Не знаю я! Может быть, Господь решил, что я должен изменить свою жизнь, может, окружающий мир! — Ты бы насчет Бога пасть защелкнул, ежели не мечтаешь под церковный суд пойти и уже кнута попробовать. После Фронды ни католики, ни протестанты поминающих зазря не любят. Жечь, правда, перестали, но в колонии высылают по-прежнему. Э… ты, собственно, к какой конфессии относишься? — Православный, — сказал он как-то не особо уверенно. — Меня крестили в детстве. — Православный — это чего? — Ну ортодокс. Как греки. — Тогда Символ веры прочти. — «Отче наш, иже…» — Тут он запнулся, что особого доверия не вызвало. — Это на каковском? — уточнил я. Опять какой-то чужой язык. — Так на русском! — воскликнул он со слезой в голосе. — В России на нем говорят. Это на востоке. За Балтикой. Германия, потом Польша, Скандинавия и Россия. Иван Грозный, Петр Первый. Англичане плавали искать северный проход в Америку и в Тихий океан. — Переведи. — Чего? Тихий океан? — Молитву, недоделанный. Перевел. Может, он просто правильных слов подобрать не может? Или еретик? Совсем весело. Ну и пес с ним. В наших краях сойдет. Тем более что он католиком записан, а кюре в Де-Труа отсутствует. Исповедоваться некому. — Да, а зачем на север плавали? — уточнил я. — Через Атлантику в колонии добираться проще. — За перцем и другими специями, — ответил он, запнувшись. По-моему, просто не вспомнил, как эти «другие» называются. — В Индию. По морю, мимо осман. Ну турок ты хоть знаешь? — А, Османская империя. Кто же не знает. Воевали, воевали, да все невывоевали. А в Индию Габсбурги не пускают. Мало им Южной Америки — все норовят захапать. — А татар? — Так бы и сказал про Тартарию. А то какие-то Айвен Терибл[3] и Россия… Ну чего замолк, ври дальше, да не завирайся. — Я правду говорю, клянусь! — Допустим, поверил, и как проверить? Из будущего — должен знать, что будет. Ну со мной все ясно, вряд ли в книги попал. Не стану выяснять, когда герцогом стану. А вот Людовик Шестнадцатый когда изволит почить навечно? Сколько же можно трон греть, пора наследнику уступить. Дату скажи, будущник. — Не знаю я ваших королей! Я рассмеялся: — Вот и конец твоей красной байки. Но не журись, выступил удачно. — Я знаю другое! Много знаю. Полезное. — Давай, — кивнул я. — Выкладывай. Только чтобы полезное и легко проверяемое. — Дай, пожалуйста, нечто острое, — сказал он после длинной паузы. — На, — протянул я ему шило. — Сломаешь — шею сверну. — Я был финансовым директором крупной компании, — лихорадочно бормотал он, корябая прямо по нарам. — Компьютеры здесь неуместны, но кое-что еще застал. Половину слов я не понимал, но с интересом посмотрел на результат деятельности, пропуская мимо ушей фразы. Рисовать он, прямо скажем, не умел. Сетка с кругляшками. — И че енто? — Счеты! Простейшее устройство для выполнения арифметических действий. Похоже, он где-то видел абак.[4] Но не запомнил внешнего вида. — Это деревянная рама, — показывал он меж тем, — здесь проволока, и на нее нанизаны костяшки или деревяшки. Можно сделать на любое количество. Вверх от единственной до четырех счет возрастает от единиц до сотен тысяч, вниз десятые и сотые доли. То есть когда
Утром стоило зашевелиться, и раздался просительный голос. Причем опять на паршивом английском: — Послушай, как тебя зовут? — Дик Эймс, к вашим услугам, монсеньор, — ответил я, старательно кланяясь. В полумраке, привыкнув, наверняка увидит. — Чего изволите? Откушать деликатеса или еще че? Горшок серебряный после ночи не желаете? Прям щас сбегаю! — Я очень прошу меня выслушать, — тщательно выговаривая каждое слово, произнес он, не иначе всю ночь готовился. — И чего тебе надобно, козел рыжий? — Понимаю, звучит дико, но я — не он. Не тот, которого ты знал. Он вчера не очнулся. Непонятным образом моя душа вселилась в это тело. Я — Василий Строгов, родился в стране Россия в одна тысяча девятьсот девяностом году и помню себя до сорока двух лет. Тут уж я не выдержал и заржал в голос. — Молодец! — сказал, вытирая выступившие слезы. — Такой байки мне еще не приходилось слышать. А по жизни встречал больших забавников. — Это правда! — вскричал он, дернувшись, и невольно вскрикнул, скривившись. Спина пока еще не в порядке. — Ага. Как это ты народился в будущем, когда оно не пришло? Нет его! Или как? — Не знаю! — В голосе его сквозила боль. — Последнее, что помню, — как в лоб по трассе идет грузовик. — Кто идет? — Машина такая. На колесах. Телега, что ли? Раз груз. — Я находился в другой машине, а он пер по встречке. Сказал, а чего сказал — пес знает. — Должно быть, умер тогда. — Ага. Умер. Ну вообще. В холодную воду, что ли, окунуть его, чтобы жар сбить? — Не знаю я! Может быть, Господь решил, что я должен изменить свою жизнь, может, окружающий мир! — Ты бы насчет Бога пасть защелкнул, ежели не мечтаешь под церковный суд пойти и уже кнута попробовать. После Фронды ни католики, ни протестанты поминающих зазря не любят. Жечь, правда, перестали, но в колонии высылают по-прежнему. Э… ты, собственно, к какой конфессии относишься? — Православный, — сказал он как-то не особо уверенно. — Меня крестили в детстве. — Православный — это чего? — Ну ортодокс. Как греки. — Тогда Символ веры прочти. — «Отче наш, иже…» — Тут он запнулся, что особого доверия не вызвало. — Это на каковском? — уточнил я. Опять какой-то чужой язык. — Так на русском! — воскликнул он со слезой в голосе. — В России на нем говорят. Это на востоке. За Балтикой. Германия, потом Польша, Скандинавия и Россия. Иван Грозный, Петр Первый. Англичане плавали искать северный проход в Америку и в Тихий океан. — Переведи. — Чего? Тихий океан? — Молитву, недоделанный. Перевел. Может, он просто правильных слов подобрать не может? Или еретик? Совсем весело. Ну и пес с ним. В наших краях сойдет. Тем более что он католиком записан, а кюре в Де-Труа отсутствует. Исповедоваться некому. — Да, а зачем на север плавали? — уточнил я. — Через Атлантику в колонии добираться проще. — За перцем и другими специями, — ответил он, запнувшись. По-моему, просто не вспомнил, как эти «другие» называются. — В Индию. По морю, мимо осман. Ну турок ты хоть знаешь? — А, Османская империя. Кто же не знает. Воевали, воевали, да все невывоевали. А в Индию Габсбурги не пускают. Мало им Южной Америки — все норовят захапать. — А татар? — Так бы и сказал про Тартарию. А то какие-то Айвен Терибл[3] и Россия… Ну чего замолк, ври дальше, да не завирайся. — Я правду говорю, клянусь! — Допустим, поверил, и как проверить? Из будущего — должен знать, что будет. Ну со мной все ясно, вряд ли в книги попал. Не стану выяснять, когда герцогом стану. А вот Людовик Шестнадцатый когда изволит почить навечно? Сколько же можно трон греть, пора наследнику уступить. Дату скажи, будущник. — Не знаю я ваших королей! Я рассмеялся: — Вот и конец твоей красной байки. Но не журись, выступил удачно. — Я знаю другое! Много знаю. Полезное. — Давай, — кивнул я. — Выкладывай. Только чтобы полезное и легко проверяемое. — Дай, пожалуйста, нечто острое, — сказал он после длинной паузы. — На, — протянул я ему шило. — Сломаешь — шею сверну. — Я был финансовым директором крупной компании, — лихорадочно бормотал он, корябая прямо по нарам. — Компьютеры здесь неуместны, но кое-что еще застал. Половину слов я не понимал, но с интересом посмотрел на результат деятельности, пропуская мимо ушей фразы. Рисовать он, прямо скажем, не умел. Сетка с кругляшками. — И че енто? — Счеты! Простейшее устройство для выполнения арифметических действий. Похоже, он где-то видел абак.[4] Но не запомнил внешнего вида. — Это деревянная рама, — показывал он меж тем, — здесь проволока, и на нее нанизаны костяшки или деревяшки. Можно сделать на любое количество. Вверх от единственной до четырех счет возрастает от единиц до сотен тысяч, вниз десятые и сотые доли. То есть когда
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (93) »