коня и уехал. А ночь — зги не видать! Стою, охраняю болото. И такой страх на меня напал — один в чистом поле. А мы аккурат немецкого наступления ждали. Да. Ну, начинает светать. Туман поднялся. Вдруг гляжу, что-то шевелится. Меня аж в ледяной пот ударило: вижу, немцы цепями идут! Но еще далеко. Так шагов триста, а может, побольше. Ну, думаю, конец мой пришел. Поднял винтовку, приладился. Все же, думаю, хоть двух-трех подвалю. И вдруг слышу: «чок-чок» по болоту. Едет кто-то. Я тихонько шумнул: «Стой, кто идет?» А он в ответ: «Старший унтер-офицер Пустовойтенко! А кто на посту?» — «Вице унтер-офицер Чаплыгин на охране болота!» — «Снимаю тебя с поста, — говорит, — но смотри, брат, в следующий раз». И коня моего мне подает, а тут и пехота наша из леса. Вот, ребята, какие дела. Прямо скажу — очень я тогда напугался.
— А я, взводный, тоже вчера струхнул, как вы нас с Петровым с донесением посылали, — помолчав, сказал боец в черной кубанке.
— Ну? А ты будто не трус, — заметил Чаплыгин.
— Да лучше десять раз в атаку сходить, чем такое увидеть!
— А что ты видал? — насторожился Чаплыгин.
— Только мы с Замостья свернули на Чесники, там дорожка такая лесная, гляжу, из-за дерева солдат в меня целится. Я за клинок — и к нему. А он целится и не стреляет. Что такое? Подъезжаю — мертвяк! Рыжеватый такой, усы кверху. Видать по личности — с немцев. Да. Ну, осмотрелся. Вижу, у него винтовка между суков всунута, а сам, как убило, до дерева привалился. Издали посмотришь — прицеливается! Вот тут-то я и напугался до ужаса. А потом, — боец усмехнулся, — а потом Петров и говорит: «Посмотри у него в ранце, может, консервы есть?» Я за ранец. А он тяжелый. Пуда два, если не больше. Раскрываю. И чего там только нет! Сверху миткаль. Целая штука. Потом товар на три пары сапог. Потом бабских рубах и сподников дюжины две. А на самом низу чего-то блестит. Я сначала думал — консервы. Нет, гляжу, что-то тяжелое, фунтов на двадцать. Вынимаю. Что за чудо? Штуковина такая, будто серебряная, а в ней сверху семь дырок. Пошарил еще — вторую вынимаю. Петров посмотрел. «Это, — говорит, — семисвечник. — Он, — говорит, — его из какой-нибудь синагоги унес»… Ну, а консервов не оказалось. Видать, он их сам поел. Очень даже толстый немец.
— И до чего человека жадность доводит, — сказал Харламов, — такой груз с самой Украины тащил!
Отдаленный гул артиллерийской стрельбы внезапно придвинулся. Впереди начали бить тяжелые пушки.
— Четвертая на прорыв пошла, — определил Харламов при общем тревожном молчании. — Ай и молодцы ребята в четвертой дивизии! Одно слово — шахтеры. Горами ворочают, да.
— Не зря Семен Михайлович ее впереди послал, — сказал Чаплыгин, прислушиваясь к шуму все нараставшей стрельбы.
— Семен Михайлович сам при ней все время находится, — заметил Харламов. — Связные гутарили, который день не слазит с коня. А товарищ Ворошилов вчера самолично первую бригаду шесть раз в атаку водил, как прорывались с Замостья.
Артиллерийская стрельба неожиданно смолкла. По лесу раскатывался мощный сливающийся крик.
— Что это? — спросил Щербатый, бледнея.
— В атаку пошли.
— А чего вдруг замолчали?
— Рубят. Какой может быть крик!
— Тихо, ребята! — предупредил Чаплыгин, хотя все молчали. — Слушайте, кто это шумит?
Со стороны штаба полка, размахивая руками и что-то крича, бежал Митька Лопатин.
— Братва! Братцы! Товарищи! — кричал Митька. — Четвертая дивизия прорвала фронт! Ура! Коммуникации противника прорваны! Противник бежит! По коням, братва!
Вскочив в седла, бойцы продирались сквозь трещавшие кусты. Под копытами лошадей захлюпала жидкая грязь.
Отыскивая глазами командира полка, Вихров повел эскадрон к опушке леса, откуда вновь послышались крики.
Мимо него, размахивая над головой тяжелым мечом, проскакал Дерпа. За ним с дробным топотом прошел эскадрон. Вихров словно впервые увидел мелькавшие мимо него молодые и старые, чубатые и давно небритые усатые лица бойцов, полные одним и тем же выражением суровой решительности. У многих головы были обмотаны окровавленными бинтами и тряпками.
— Вихров, гляди! Вон они! — крикнул скакавший рядом с ним Ильвачев.
В ту же секунду перед Вихровым открылся пологий склон поля с блестевшей неподалеку рекой. Все поле было покрыто отступающими белополяками. Среди бегущих, настигая их, скакали всадники в буденовках, фуражках и косматых папахах. Там часто взлетали и опускались клинки…
У опушки несколько бойцов быстро амуничили лошадей захваченной батареи. Близ дороги гнали бегом большую толпу пленных. Вихров перехватил налитый ужасом взгляд офицера и, отвернувшись, увидел двух всадников с осунувшимися, утомленными лицами. Они стояли в стороне, на пригорке, и пропускали мимо полки. Под одним из них была большая рыжая лошадь в белых чулках, под другим, который держал опущенную к стремени обнаженную шашку, переступал с ноги на ногу буланый жеребец с черным хвостом. — Ура! Ура! — повертывая к ним головы, радостно кричали бойцы, потрясая клинками. Конная армия, выйдя из окружения, присоединялась к общему фронту.
1946–1948
Москва
У опушки несколько бойцов быстро амуничили лошадей захваченной батареи. Близ дороги гнали бегом большую толпу пленных. Вихров перехватил налитый ужасом взгляд офицера и, отвернувшись, увидел двух всадников с осунувшимися, утомленными лицами. Они стояли в стороне, на пригорке, и пропускали мимо полки. Под одним из них была большая рыжая лошадь в белых чулках, под другим, который держал опущенную к стремени обнаженную шашку, переступал с ноги на ногу буланый жеребец с черным хвостом. — Ура! Ура! — повертывая к ним головы, радостно кричали бойцы, потрясая клинками. Конная армия, выйдя из окружения, присоединялась к общему фронту.
1946–1948
Москва