Случилось что? Или просто так?

— Просто так, — процедил Кузьмич.

— Или здоровье? — не унимался пассажир. — Почки и печень? Или спина? Угадал? Спина, да? Это от вождения.

— От старости это, — буркнул недовольно.

— Да какая же старость в шестьдесят? В шестьдесят только жизнь начинается! Свобода, воля и покой. И никаких обязанностей.

— Шестьдесят пять! — выпрямился гордо Кузьмич.

Все-таки еще нормально выглядит, раз меньше дают. Да и не забывает рекомендаций врача, соблюдает режим и порядок, бреется регулярно и в парикмахерскую — раз в месяц, как по расписанию. Хотя, да — глянул он в зеркальце — седина не молодит.

— Шестьдесят пять! — уважительно присвистнул молодой. — Хотел бы я вот так, как вы, в шестьдесят пять-то!

— Все еще будет. И шестьдесят пять — будет.

— Правда? — обрадовался чему-то пассажир и даже засмеялся от радости.

Когда смеются от радости — это совсем другое дело, чем когда от щекотки или просто из вежливости, чтобы начальству потрафить, старый анекдот вдруг вспомнившему.

Нет, все же надо его побыстрее довезти. Нефиг кататься по городу. Вон, поговорить хочет, а Кузьмичу сейчас как-то больше тишина милее. А если побыстрее, то вот сюда… Потом по-во-рот, а тут чуть подрезать под истеричный гудок блестящей свежим лаком «дамской» машинки, свернуть во двор и выехать к арке.

— Ну, вот. Тут три вокзала — выбирай, какой хочешь.

— Да ну? Вот тут — три вокзала? — опять заулыбался пассажир. — Это хорошо. Это просто здорово. Сел — и пое-ехал! — пропел он мелодично, отстегивая ремень и открывая дверцу.

— Э! Э! — очнулся Кузьмич. — А деньги?

— Ах, деньги! — хлопнул себя по лбу, уже выйдя, розовощекий. — Я же обещал! Ну, вот, держи.

И кинул на сиденье черный дешевенький дипломат с обтрепанными до картона углами, хлопнув тут же дверцей и растворяясь в сером потоке куда-то вечно спешащих вокзальных людей.

Бомба!

Кузьмич замер. Сердце дало перебой. Но, вроде, обошлось. И никаких звуков из чемоданчика. И запахов химических. Да нет, не бомба это. Просто денег не было у мужика. Вот и скинул ненужную вещь вместо оплаты. Сколько такая рухлядь может стоить? И куда его теперь? Под инструменты если?

Вздохнув, Кузьмич развернул дипломат к себе, щелкнул замками, откинул крышку.

— Ё!

Кино снимают, что ли? Под крышкой аккуратно оплетенные цветными банковскими бумажками лежали деньги. Много денег. Под крышку.

Ага. Как же, знаем мы такие дела. Он прикрыл чемоданчик и вырулил со стоянки, направляясь домой, на Калужскую. Ехал и чертыхался про себя всю дорогу. Точно ведь — либо телевидение эксперименты проводит, либо ментовка разгулялась, и чемодан фальшака ему кинули, чтобы проверить, как оно расходиться будет. О! Или еще хуже! Пробрало вдруг Кузьмича и он стал внимательно следить в зеркало заднего вида за теми машинами, что сзади. Ведь это парень такой, как в кино. Улыбчивый, да ласковый. А сам-то — убийца, небось. Убил, да непростого. Такого, что теперь денег не считает. Что ему рубли? Тут доллары у него и евры разные миллионами за дело. А рубли — таксисту. И ответственность потом — ему же.

Кузьмич быстро вырулил с Профсоюзной, подкатил к старшему, который по вечерам сам сидел в черном небогатом, но мощном форде.

— Сан Саныч! Тут такое дело. Вот, — распахнул чемоданчик.

— Оба-на! Это как же? Потеряли, что ли?

— Сан Саныч, нельзя ли проверить — может, грязные они? Может, вляпался я тут по самое некуда? Ну, вы ж меня знаете — я же за порядок.

— Да-а-а, — протянул широкий, как два сиденья своего форда Сан Саныч. — Порядок — это главное. Ты это, Кузьмич, оставляй все тут и не беспокойся больше. Я разберусь, с правильными людьми посоветуюсь. А ты не бойся. Если что — возьму на себя.

Кузьмич вытер лоб и медленно-медленно поехал домой. Нет уж, пусть те разбираются, кому это по рангу положено. А ему, пенсионеру, главное — распорядок. Чтобы жить долго и спокойно.

…

Все-таки деньги были именно «грязными», похоже.

Сан Саныч пропал.

Неделю никого не было за старшего, а потом подъехал на фольксе худой мужик с золотыми зубами, сказал, что теперь он на этой точке смотрит. Звать его, сказал, Петром. Просто Петром, без отчества. Но на «выканье» вежливое снисходительно дернул уголком рта и смолчал. То есть, так и надо, выходит.

Жизнь покатилась дальше. Редко-редко задумывался Кузьмич, как бы дело пошло, если бы попробовал утаить тот дипломат. Наверное, пропал бы так же, как Сан Саныч. И народ бы сначала перешептывался, сплетничал о причинах, а потом вовсе забыл бы его. А так — сытное место, спокойная работа. И Петр этот — солидно дело поставил. Сам иногда подсаживал в «свои» машины хороших клиентов. А если кто пытался тут же постоять, «побомбить», так быстро отучал. И с ментами местными навел контакты, и с бомжами — хороший старший этот Петр.

…

По зиме отвез Кузьмич от Ленинского проспекта до Комсомольской пожилую пару. Без запроса, за нормальные двести. Там, пока они высаживались, глядел по сторонам, прикидывая, успеет взять кого обратно или сразу погонят местные. Нехорошие стояли у вокзалов. Злые до денег и злые к «чужим». Но тут в приоткрытую дверцу наклонилось знакомое розовое лицо:

— О! Шеф! Как дела? Как спина? Подвезешь? Дело у меня на миллион рублей!

— Пошел ты со своим лимоном! — крикнул в сердцах Кузьмич и дернул с места, чуть не въехав в зад солидному мерседесу.

Крутнулся туда-сюда, прошмыгнул, повернул и ударил по газам: нет уж, хватит. Не надо ему такого пассажира. Пусть от него головы у местной братвы болят.

А Кузьмичу надо: режим, здоровое питание, крепкий сон и ненапряжный ежедневный труд.

А с миллионом этим — нафиг-нафиг!