суму.
— Собака! — прохрипел Святополк. — Лешько…
Путша наконец сумел отцепить суму и сунул ее за пазуху.
Лешько, дружинники и пастух видели это.
Святополк с трудом приподнялся, опираясь на руку.
— Лешько, — сказал он, — убей вора!
— Сам вор! Киев ограбил, Русь ограбил! Лешько, идем домой, покаемся перед Ярославом. Скажем, что убили злодея Святополка, и он простит нас.
— Не верь! — хрипел Святополк, ползая по земле и пытаясь дотянуться до ног Лешько, который таращил глаза и не знал, что делать.
И двое дружинников не знали, как поступить, но на всякий случай схватились за мечи.
— Ты возьми в толк, Лешько, зачем нужен этот выродок Олдриху? И доберемся ли мы до него? По чужой-то, незнакомой земле? Да еще тащить на себе злодея, слушать его брань! Идемте все домой, а он пусть тут подыхает!
Путша говорил с яростью, выплескивая всю ненависть к Святополку.
Первыми сдались дружинники.
— А ведь далеко до Олдриха, и не знаем, зачем мы ему, — сказал один из них, побывавший во многих передрягах, но теперь оробевший.
— Мы вернемся! — Святополк поднял голову от земли, и страшно было его лицо. Больше ползти он не мог — сил хватило только на слова: — Олдрих даст войско — поделимся с ним Русью…
— Тебе бы только отчиной торговать! Ну, кто со мной? Идем! А кто не хочет — неволить не буду! — и Путша повел коня в гору, к тропе, по которой они только что спускались.
Сума была у Путши, и Лешько с дружинниками пошли за ним.
— А где пастух? — вспомнил Лешько о проводнике.
— Убег от страха, — сказал дружинник.
Он оглянулся и увидел, что Святополк протягивает вперед руку и что-то говорит.
— Да наплевать на него, тропу-то я запомнил, — Путша уверенно шел вперед, стараясь поскорее уйти от того места, где лежал в пыли Святополк.
Они поднимались все выше и выше, и Святополк понял, что остался один. Он медленно стал ползти к реке, надеясь, что вода оживит его. Несколько раз он терял сознание, а когда приходил в себя, снова полз, уже мало что соображая.
Пастух рассказал людям о том, что было, и привел их в ущелье.
Они увидели человека в изодранной одежде, лежавшего почти на берегу реки. Его скрюченные пальцы застыли, вцепившись в землю, а на обезображенном лице зияли пустые глазницы — воронье уже успело поживиться.
Вид мертвого был настолько безобразен, что люди не стали забирать дорогой меч, боясь от него заразиться, и набросали на тело речные камни, чтобы не видеть труп и поскорее о нем забыть.