Мое изысканное обхождение доставило ему видимое удовольствие, и я понадеялась, что он в настроении проявить великодушие, но когда спросила разрешения повидаться с Жосленом, получила отказ.

– Нет, этот щенок пока не отбесился. Пусть еще малость помаринуется на псарне. Я не протяну ему руку, пока он не научится есть с нее, не откусывая пальцы, – ухмыльнулся хозяин. – Пусть наберется ума у своих новых друзей, небось, с такими зверюгами ангелийским лордикам не часто доводится компанию водить, а?

 «Бедный Жослен», – подумала я, и в тот день больше о нем даже не заикалась. Гюнтер же погладил меня по голове и вышел из большого зала, чтобы заняться своими обычными делами на выезде: как я позже выяснила, иногда он охотился, а иногда объезжал свои угодья, проверяя, все ли в порядке у вилланов.

Итак, мне снова ничего не поручили, но в тот день женщины поглядывали на меня с неприязнью, очевидно, считая свои повседневные обязанности гораздо изнурительнее моих. Я бы охотно поменялась местами с любой из них, но им это даже не приходило в голову, они и мысли такой не допускали. Да, Хедвиг пока отказывала Гюнтеру, но на хуторе он считался очень привлекательным мужчиной и, как я со временем узнала, драгоценным призом для любой женщины, которая умудрилась бы вырвать у него клятву верности.

Я не умела сидеть без дела и попросила дать мне перо и бумагу, решив пополнить свой скудный репертуар переводами ангелийских песен. Хуторянки мою просьбу не поняли: у скальдов нет письменности как таковой, только магическая система рун, футарк, которую, по преданию, даровал своим детям Один Всеотец, заключив в этих рунах различные добродетели. Не вижу в этой легенде ничего смешного, поскольку точно знаю, что нас, ангелийцев, научил писать Шемхазай. Да, я считаю, что у него получилось гораздо лучше, чем у Одина, но, опять же, мое суждение предвзято. В любом случае на хуторе не нашлось ни пера, ни бумаги, так что мне пришлось довольствоваться чисто вытертым столом и обугленной палочкой.

К счастью, скальдийки заинтересовались моей писаниной, и их враждебность ослабла, когда я объяснила, чем занята. Они наперебой принялись учить меня песням, которых я прежде не слышала: скальдийским песням, но не о войне, а о превратностях жизни, об урожае, ухаживаниях, любви, рождении детей и о смерти. Некоторые из них я помню до сих пор и очень жалею, что тогда у меня не было под рукой бумаги, чтобы записать все-все слова. Скальдам не хватает изощренной мелодики и богатой палитры смысловых оттенков, но они восполняют недостающее удивительно цельными и искренними образами. Не думаю, чтобы кто-нибудь из ученых людей озаботился собрать эти простые напевы о домашнем очаге.

Как бы там ни было, к вечеру мой репертуар пополнился как переведенными ангелийскими, так и местными скальдийскими песнями, и мое выступление приняли восторженно. Гюнтер качал меня на коленях и довольно улыбался; казалось, благодаря своему невеликому по ангелийским меркам  певческому дару, я стала для варваров чем-то вроде счастливого талисмана.

Вторая ночь почти ничем не отличалась от первой. Удовлетворенный и утомленный Гюнтер сладко уснул, а наутро я повторила свою просьбу. Он снова отказал, и я снова смирилась, но после третьей ночи попросила о той же милости еще раз.

– Когда его приручат, я, может, и отнесусь к нему по-доброму, – сказал Гюнтер, держа меня за волосы и улыбаясь. – А почему ты так настаиваешь, голубка? Разве я мало тебя ублажил под шкурами? Разве это не ты так громко вопила, а? – И он ухмыльнулся, адресуясь ко всем любопытным в комнате.

– Получать удовольствие от служения – это дар моего святого покровителя, милорд, – угрюмо отозвалась я и пояснила, коснувшись внешнего уголка левого глаза: – Вот знак, что я им отмечена.

– Словно лепесток розы, плавающий по темным водам, – Гюнтер привлек меня к себе, чтобы запечатлеть поцелуи на обоих веках.

– Да, похоже. – Я отстранилась от него, встала на колени и подняла глаза. – Но я связана с Жосленом Веррёем тем обетом, который он дал своему святому покровителю. И если нам с ним запретят видеться, наши боги могут проявить немилость и отвернуться от нас. И тогда их дары рассыплются в прах. – Я помолчала и добавила: – Это дело чести, милорд. Сам по себе Жослен скорее умрет, чем станет есть из ваших рук. Но если он увидит, что я вам полностью покорилась, а святой Кушиэль не лишил меня за это своей благосклонности, он может тоже уступить.

Гюнтер задумался.

– Тогда ладно, – кивнул он, поставил меня на ноги и шлепнул по мягкому месту. – Можешь повидаться с парнем, чтобы он помирился со своими богами. Но передай ему, э-э… что если он не угомонится, да поскорее, я от него избавлюсь! Жрет больше гончих, а пользы от него никакой! – Хозяин крикнул теннам: – Харальд! Кнуд! Отведите-ка ее к волчонку. – И зловеще добавил: – И проследите, чтобы он ее не погрыз.

Ухмыляющиеся воины тут же подскочили ко мне, готовые сопровождать куда приказано. Я взяла свою меховую накидку и вышла с ними за двери большого зала скальдийского чертога.

К псарне вела недлинная, утоптанная снежная тропка, но Харальд и Кнуд вся дорогу бережно меня поддерживали, услужливо помогая преодолевать ухабистые участки. В каком бы качестве я здесь ни находилась, меня определенно ценили.

Собак держали за грубо сколоченным забором. Там же находилась длинная низкая будка, предназначенная для защиты псов от непогоды. Харальд Безбородый перегнулся через забор, что-то крикнул и постучал по крыше конуры. Я услышала, как внутри зазвенела цепь.

Когда Жослен выполз на улицу, я ахнула.

Он выглядел ужасно: длинные волосы засалились и свалялись, из-под отросшей челки яростно сверкали глаза. Ошейник на шее до крови истер кожу, а пепельно-серое рубище совершенно не защищало от холода. Кассилианец сел на корточки на утоптанном снегу, не обращая внимания на собак, которые тыкались в него носами, очевидно, признавая за члена стаи.

И при всем при этом он оставался по-ангелийски красивым.

– Пустите меня к нему, – обратилась я к Кнуду.

Тот посмотрел на меня с сомнением, но отодвинул засов. Я вошла в загон и присела напротив своего бывшего телохранителя.

– Жослен, – пробормотала я на нашем общем с ним языке. – Мне нужно с тобой поговорить.

– Предательница! – выплюнул он, наскреб зловонного, пропитанного мочой снега и швырнул в меня. – Гавкай по-скальдийски, вероломная дочь шлюхи! Оставь меня!

Я увернулась, так что большая часть снега меня не задела, и вытерла лицо.

– Хочешь узнать, кто настоящий предатель, кассилианец? – гневно ответствовала я. – Исидор д’Эгльмор платит скальдам за набеги на деревни