но уже в воздухе. И зрелище это вызвало у Нихада саднящую боль в сердце и тоску небывалой потери. Быть с ними? Тяжесть придавила его к земле, он шелохнуться не может, не то что взлететь!..

Хоровод разорвался в одном месте, и танцоры, пока еще не разнимая рук, образуя полуспираль, стали ввинчиваться вверх, сделав несколько витков вокруг узкой кроны тополя, затем со смехом рассыпались и быстро взмыли в голубизну, где как раз ветер гнал целую россыпь пестрых воздушных шаров и разноцветных змеев-парашютиков. И через секунду Нихад уже не мог разобрать, где что или где кто. Он напряженно вглядывался, пока небо не стало вновь чистым и пустым, и лишь тогда опустил взор и убедился, что Джастича во дворе тоже нет.

Душа Нихада была опустошена, у него не было сил, чтобы рыдать или проклинать, чтобы биться в истерике или взывать к небесам.

Тихо во дворе, лишь ветер шевелит бумажные купюры у ног Нихада. И вот стоит Нихад, и правая его рука безвольно свисает, оттянутая поддельным черным револьвером, ставшим вдруг невероятно тяжелым, как будто он и впрямь сделан из вороненой стали, а на раскрытой ладони протянутой левой руки лежит сверкающий камешек, который, хоть и долго держит его в руке Нихад, остается холодным.