любому счастью без нее. Даже если влюбились

люди немолодые, которые знают, что разбитое сердце склеивается, они ни за

что не хотят пройти через горе расставанья. Все эти расчеты недостойны

влюбленности, как холодный и низменный расчет Лукреция недостоин вожделения.

Когда самим влюбленным ясно, что союз их принесет одни мучения, влюбленность

твердо отвечает Все лучше разлуки. Если же мы так не ответим, мы не

влюблены.

В этом - и величие, и ужас любви. Но рядом с величием и ужасом идет

веселая легкость. Влюбленность, как и соитие, - вечный предмет шуток. Когда

у влюбленных все так плохо, что, глядя на них, плачешь - в нищете, в

больнице, на тюремном свидании, - веселье их поражает нас и трогает так, что

это невозможно вынести. Неверно думать, что насмешка всегда враждебна. Если

у влюбленных нет ребенка, над которым можно подшучивать, они вечно

подшучивают друг над другом.

Влюбленность не ищет своего, не ищет земного счастья, выводит за пределы

самости. Она похожа на весть из вечного мира.

И все же она - не Любовь. Во всем своем величии и самоотречении она может

привести и ко злу. Мы ошибаемся, думая, что к греху ведет бездуховное,

низменное чувство. К жестокости, неправде, самоубийству и убийству ведет не

преходящая похоть, а высокая, истинная влюбленность, искренняя и жертвенная

свыше всякой меры.

Некоторые мыслители полагали, что голос влюбленности запределен, и

веления ее абсолютны. Согласно Платону, влюбившись, мы узнаем друг в друге

души, предназначенные одна для другой до нашего рождения. Как миф,

выражающий чувства влюбленных, это прекрасно и точно. Если же мы примем это

буквально, возникнут затруднения. Придется вывести, что в том мире дела идут

не лучше, чем в этом. Ведь влюбленность нередко соединяет совершенно

неподходящих людей. Многие заведомо несчастные браки были браком по любви.

В наши дни больше любят теорию, которую я назвал бы романтической, а

поборник ее Бернард Шоу называл метабиологической. Оказывается, устами

влюбленности глаголет не потусторонний мир, а жизненная сила, некий импульс

эволюции. Настигая ту или иную пару, влюбленность подыскивает предков для

сверхчеловека. И счастье, и нравственность - ничто перед будущим

совершенством вида. Если бы это было так, я не понимаю, зачем нам

повиноваться. Все описания сверхчеловека столь отвратительны, что в монахи

пойдешь, лишь бы его не зачать. Кроме того, если верить этой теории,

получается, что жизненная сила плохо знает свое дело. Сильная влюбленность

ни в коей мере не обеспечивает высокосортного потомства и потомства вообще.

Чтобы ребенок был хорош, нужны не влюбленные, а хорошие производители. И

потом, что эта сила делала столько столетий, когда деторождение зависело

чаще всего от сватовства, набегов и рабства Быть может, ей лишь в наши дни

захотелось улучшить вид

Ни Платон, ни Шоу христианину тут не помогут. Мы не поклоняемся Жизненной

Силе и ничего не знаем о том, что было с нами до рождения. Когда

влюбленность говорит, как власть имеющий, мы не обязаны ее слушаться.

Конечно, она божественна по сходству; но не по близости. Если мы не

пожертвуем ради нее ни любовью к Богу, ни милосердием, она может приблизить

нас к Царствию. Ее полное самоотречение - модель, заготовка любви, которой

мы должны любить Бога и человека. Природа помогает нам понять, что такое

слава; влюбленность помогает понять, что такое любовь. Христос говорит нам

ее устами Вот так - так радостно, так бескорыстно, ты должен любить Меня и

меньшего из братьев Моих.

Конечно, это не значит, что всякий обязан влюбиться. Некоторые должны

пожертвовать влюбленностью (но не презирать ее). Другие вправе ее

использовать, как горючее для брака. В самом браке ею одной не обойдешься,

да и выживет она лишь в том случае, если мы будем непрестанно очищать и

оберегать ее.

Если же мы поклонимся ей безусловно, она станет бесом. А она как раз и

требует безусловного подчинения и поклонения. Она по-ангельски не слышит

зова самости, по-бесовски не слышит ни Бога, ни ближнего. Когда я много лет

назад писал о средневековой поэзии, я был так слеп, что счел культ любви

литературной условностью. Сейчас я знаю, что влюбленность требует культа по

самой своей природе. Из всех видов любви она, на высотах своих, больше всего

похожа на бога и всегда стремится превратить нас в своих служителей.

Богословы часто опасались, что этот вид любви приведет к идолослужению;

кажется, они имели в виду, что влюбленные обоготворят друг друга. Но бояться

надо не этого. В браке это вообще исключено прекрасная простота и домашняя

деловитость супружеской жизни обращают такой культ в явную нелепость. Мешает

ему и привязанность, в которую неизбежно облечется влюбленность мужа и жены.

Но и вне брака человек, знающий или хотя бы смутно понимающий тягу к

запредельному, вряд ли вознадеется удовлетворить ее с помощью одной лишь

возлюбленной. Возлюбленная может ему помочь, если она стремится к тому же,

то есть если она друг; но просто смешно (простите за грубость) воздавать

божеские почести ей самой. Настоящая опасность не в этом, а в том, что

влюбленные поклоняются влюбленности.

Посмотрите, как неверно понимают слова Спасителя Прощаются грехи ее

многие за то, что она возлюбила много (Лк. 7,47). Из контекста, а особенно

из притчи о должниках, явствует, что речь идет о ее любви к Христу,

простившему ей много грехов. Но обычно понимают не так. Сперва решают

почемуто, что грешила она именно против целомудрия, а потом - что Христос

простил ее разврат, потому что она была сильно влюблена. Получается, что

великий Эрос смывает любое зло, порожденное им самим.

Когда влюбленные говорят Мы это сделали ради любви, прислушайтесь к их

тону. Я это сделал из трусости или со зла произносят совсем иначе.

Заметьте, как гордо, почти благоговейно они выговаривают слово любовь. Они

не ссылаются на смягчающие обстоятельства, а взывают к высшему авторитету.

Это не покаяние, а похвальба, иногда вызов.

Далила у Мильтона говорит, что права перед законом любви. В этом вся

суть у любви свой закон. Неповиновение ему - отступничество, греховное

искушение - глас Божий. Влюбленные обрастают своей, особой религией.

Бенжамен Констан заметил, что за несколько недель у них создается общее

прошлое, к которому они благоговейно обращаются, как псалмопевец к истории

Израиля. Это их Ветхий Завет, память о милостях к