ним оставаться. Заразишься сам и тоже коньки отбросишь! — выпалил он и с грохотом захлопнул дверь.
— Ну, сука, — выдохнул Генка и бросился к Пашке.
Лоб Пашки горел. Пульс на его горле едва прощупывался.
— Жди меня здесь, кореш. Я, я побегу за помощью. За кем-то нормальным, — выдохнул, всхлипывая, Генка и побежал.
Круглосуточные магазинчики были темны и пусты. Двери аптеки раскрыты настежь, окна выбиты. Свет нигде не горел. А внутри помещений стоял едкий заплесневелый запах, тлёна и разложения.
К ужасу Генки, набирая кнопки единственного работающего телефона в секторе охраны в мини-маркете: все номера, включая службу МЧС, отвечали томительными длинными гудками.
— Мальчик, — услышал он какое-то бормотание возле банкомата и еле смылся от костлявой старухи в лохмотьях с пульсирующим наростом на лице.
В брошенном ларьке союзпечати он взял бутылку с водой и жадно осушил половину. Бегло прочитал заглавную страницу газеты трёхдневной давности. Крупным шрифтом был выделен сшибающий с ног заголовок. «Не прекращаются массовые беспорядки в тюрьмах России! Неужели зэки-мутанты вырвались на свободу»?
Чесалась спина. Клонило в сон. Генка зевнул, прислонился к ларьку головой и чуть не отрубился.
Чёрт, чёрт, чёрт! Чебурек снял куртку, ощущая, как по плечам под его кожей что-то ползёт, словно живая гигантская гусеница. Он отдернул свитер, пальцы коснулись чего-то мягкого, гладкого и подрагивающего. В горле застрял крик ужаса.
Ноги разом отнялись и подкосились. Во рту пересохло. Он мешком осел в набухший, подтаявший сугроб.
Осознание происходящего лишило мальчишку последних сил и остатков решимости. Генка заплакал. Он еле-еле почти ползком, встал и спотыкаясь, добрался до Пашки. Безрезультатно попытался напоить его водой из бутылки, и сдался. Нахлынувшие рыдания душили. Из груди мальчишки вырвался вопль. Как ни старался, Генка не смог больше нащупать пульс друга.
Теперь уже всё его тело, с ног до головы зудело. Генка разодрал до крови грудь, легко выдернул с затылка прядь волос, сочащихся черным, ослизким, едким.
Затем он взял Пашку за холодную, сухую как щепка руку и всё говорил ему и говорил, не в силах оборвать поток слов. Будто бы Воробьёв его слышал.