отсутствие сестры он довольствовался кипятком и растворимым порошком, – а учиться не желал: ему хотелось, чтобы она сама варила ему кофе, как раньше это делала мама.

Элизабет занялась кофе.

Саднило ушибленное колено, тело ломило от быстрого бега, и не оставляло чувство, что кто-то пытается докричаться до него с опушки, сообщить ему неприятное, но крайне важное известие, а он не в силах постичь его смысл. И, пока Элизабет нарезала пироги и расставляла чашки, Юн на минутку поднялся в мамину комнату, где все оставалось таким же, как при ней. Но воспоминания не успокоили его и не помогли найти ответ – они были слишком старыми, из другой жизни.

– Я думаю все-таки согласиться на эту работу у водолазов, – заявил он, спустившись в кухню.

Дорожные службы собирались разрезать старые трубы, когда их достанут со дна озера Лангеванн, и приспособить под водостоки. Местный инженер уже давно искал человека для этого, и Элизабет вынимала из Юна душу, чтобы он взялся за эту работу – все равно без дела болтается.

– Ты серьезно?

– Ну конечно.

– Отлично. Ты сам пойдешь к Римстаду договариваться или мне зайти?

– Я сам.

Она взглянула на него:

– Боишься?

Вопрос был не случаен: Юн боялся всего нового.

– Есть немного.

– Это не страшно.

– Нет.

– Зато ты хоть немного с людьми пообщаешься.

– Да уж.

Людей он не выносил. А у него между тем все равно было три друга, и эти хлопоты утомляли Юна. Помимо сестры еще их сосед Карл – Юн жил у него, пока Элизабет училась в институте. И старик Нильс, обретающийся на ближайшем к северу хуторе вместе со своей третьей женой, малышкой Мартой. Дедов друг детства и юности, а потом его неизменный напарник на рыбном промысле. Мальчишкой Юн каждый день забегал к нему – послушать его невероятные байки. Но маразм так безжалостно потравил старческие мозги, что теперь Нильс совсем как дурковатый ребенок и даже работать почти не может, в лучшем случае лодку просмолит или сеть починит, да и то инструмент приходилось вкладывать ему в руки.

Юн обычно поднимал Нильса из-за стола и вел его вниз, к морю. Здесь они могли посидеть на камнях, подставив лица ветру, а если штормило, до них долетали и брызги. Тропинка петляла по довольно крутому обрыву, надо было преодолеть и мостик; но старик часто ходил здесь прежде и, повинуясь указующему персту Юна, упиравшемуся ему в ребро, всегда спускался вниз целым и невредимым. Там Юн снимал с него шапку и, пока Нильс садился, клал ее на камень, под тощий зад. Ветер ерошил сухую солому на голове, и счастливая улыбка появлялась на безжизненном лице.

– Чайка! – мог сказать старик с таким удивлением, словно эта пернатая тварь впервые появилась в мире здесь и сегодня.

– Это не чайка, – ответил тогда Юн, – это кулик.

– Кулик, – повторило эхо.

Зачем Юн делал все это, если ни баек, ни общения давным-давно не было? По привычке. Потому что его хвалили в поселке – считали доброй душой, да и самому иногда приятно позаботиться о другом дурне. Была и еще одна причина.

Странная штука жизнь, думал он иногда. От восьмидесяти прожитых лет не осталось ничего, кроме пустых извилин в никчемной скорлупе. Эта мысль и огорчала, и ободряла его, она объясняла суть жизни, Юн словно заглядывал далеко вперед, на тот берег, и видел, что нет там ничего, а все, чем жили, к чему стремились на пути туда, – бессмысленно и напрасно.

Да и чем отличается от нас, например, чайка? Она просыпается, бьет крыльями, откладывает яйца и умирает. И все. Сам с собой Юн готов был беседовать на самые трудные темы.

– Юн, кем ты собираешься быть? – спрашивал, бывало, мир.

– Быть кем-то? – презрительно отвечал он. – Человек не обязан быть кем-то. Мы тут всего-навсего затем, чтобы провести время – посидеть на камне в море.

– Ты отправишься зимой на промысел рыбы, Юн?

– Это зачем? Вот полюбуйтесь – человек рыбачил всю жизнь и каков он теперь?

– Тогда иди лечись!

(Это вмешивался голос Элизабет – его ни с чем не спутаешь – и перекрывал собой все.)

– Нет!

Нильс был кладезем потрясающих историй, жил примерной – примернее не придумаешь – жизнью, а кончил все равно маразмом.

Поэтому прогулки со стариком к морю некоторым образом обосновывали право Юна жить так, как он жил. Мысли принимали плавное течение, в душе воцарялось спокойствие, все призывы и требования рассыпались, словно труха, а совесть засыпала.

Но сегодня совесть не дремала.

– Со мной что-то странное творится, – сказал Юн. Руки дрожали, кофе казался безвкусным.

– Это потому, что ты не пьешь таблетки.

В мире Элизабет от всякого несчастья и страдания есть своя панацея. Если человек не излечивается, причин может быть лишь две: или он принимает лекарство в недостаточном количестве, или не знает, как правильно это делать. В любом случае ему просто не хватает информации.

– Дело не в этом, – сразу полез в бутылку Юн.

Он взял новое ружье, стер со ствола невидимое пятнышко ржавчины, поймал в прицел абажур, наслаждаясь ощущением того, что руку ему оттягивает это компактное, увесистое безупречное изделие.

– В чем тогда? – спросила она. – Во мне?

– Нет.

– Или ты считаешь, что я тебя забросила?

– Да нет.

– «Да» означает, что дело в этом?

– Нет. Но почему он сюда не приходит?

– Ханс? Ему не нравится, что ты носишься здесь с ружьями. Он боится тебя. Ты хочешь, чтобы я его пригласила?

– Нет, нет.

Голос, который он слышит, который зовет его с той стороны опушки, – вот в чем дело. Юн вдруг понял, что все может пропасть: Элизабет, дом, остров – ничего этого не станет. Голос – это первый звонок.

– Пойду договорюсь, – сказал он, забирая у сестры список покупок, который она успела написать в надежде, что вид острова и его повседневной жизни окажут на брата привычное успокоительное действие.

Он забежал к Карлу; тот потащил его в хлев показать надувную девку, обитавшую здесь тайком от жены, – накануне ее прислали по почте, и если Юн будет помалкивать, то сможет когда-нибудь и сам ее попользовать. Юн зашел в магазин, отоварился по списку и потолковал с хозяином о старом счете за бочку для укладывания яруса; заглянул в багажную экспедицию на причале, где встал на ремонт рейсовый корабль, мотор забарахлил. Потом наведался на почту и купил марки, чтобы послать заказ на охотничьи сапоги – присмотрел хорошие в рекламе в газете.

Все было как всегда. Петтер с Нурдёй сидел на ящике с песком перед бензозаправкой и записывал те же номера машин, что и вчера. Малыш Рюне, слишком агрессивный для детского сада, но слишком тупой для школы, пек, как обычно, пирожки из грязи на своей красной сковородке. Каждый, проходя, здоровался и заговаривал с ним