Наконец погиб и Дойл; ему бросили спасательный конец, но он не увидел его, поскольку был слеп. But what the three men really wanted to know, Nicholls realised, was how the Ulysses had been, how a crew of mutineers had borne themselves. Николлс догадался, что его собеседников интересует совсем иное. Им хотелось знать, как вели себя моряки "Улисса", экипаж мятежников. He had told them, he knew, things of wonder and of splendour, and they could not reconcile these with men who would take up arms against their own ship, in effect, against their own King. Он понимал, что рассказ его воспринимался, как повесть о невероятных подвигах; что сидящим перед ним людям не под силу понять, что моряки, решившиеся выступить против собственных командиров, а выходит, и против короля, оказались способными на такие подвиги. So Nicholls tried to tell them, then knew, as he tried, that he could never tell them. Вот почему Николлс пытался убедить их, что все, рассказанное им, - сущая правда, а потом осознал, что не сумеет ничего объяснить. For what was there to tell? Да и что было объяснять? That Vallery had spoken to the men over the broadcast system: how he had gone among them and made them almost as himself, on that grim, exhausting tour of inspection: how he had spoken of them as he died: and how, most of all, his death had made them men again? Как по трансляции обратился те личному составу командир? Как он беседовал с каждым членом экипажа и сделал своих моряков почти такими, каким был сам, как совершал то Страшное путешествие, обойдя все помещения и отсеки корабля? Какие слова сказал о своих моряках в минуту кончины? Рассказать о том, как смерть Вэллери снова превратила их в мужчин? For that was all that there was to tell, and these things were just nothing at all. Ведь только об этом Джонни и мог рассказать, а сами по себе подобные факты ничего не объяснят. With sudden insight, Nicholls saw that the meaning of that strange transformation of the men of the Ulysses, a transformation of bitter, broken men to men above themselves, could neither be explained nor understood, for all the meaning was in Vallery, and Vallery was dead. Николлса озарило. Он вдруг понял, что смысл этого удивительного превращения моряков "Улисса" - превращения ожесточенных, надломленных людей в тех, кто сумел подняться над своими страданиями, невозможно ни объяснить, ни понять, ибо смысл этот заключался в Вэллери, а Вэллери был мертв. Nicholls felt tired, now, desperately so. Неожиданно Николлс почувствовал усталость, бесконечную усталость. He knew he was far from well. Молодой врач понимал, что сам далеко не здоров. His mind was cloudy, hazy in retrospect, and he was mixing things up: his sense of chronological time was gone, he was full of hesitations and uncertainties. Он был словно в каком-то тумане; прошедшее вспоминалось нечетко, мысли путались. Он утратил чувство хронологической последовательности и уверенности в себе. Suddenly he was overwhelmed by the futility of it all, and he broke off slowly, his voice trailing into silence. Внезапно увидев всю бессмысленность разговора, Николлс сник и на полуслове умолк. Vaguely, he heard the grey-haired man ask something in a quiet voice, and he muttered aloud, unthinking. Словно во сне он услышал спокойный голос седовласого, о чем-то спрашивавшего его, и громко ответил ему. "What was that? - Как, как? What did you say?" The grey-haired man was looking at him strangely. Что вы сказали? - Седовласый посмотрел на него странным взглядом. The face of the Admiral behind the table was impassive. Лицо адмирала, сидевшего напротив, было бесстрастно. Starr's, he saw, was open in disbelief. На лице Старра было написано откровенное недоверие. I only said, "They were the best crew God ever gave a Captain,'" Nicholls murmured. - "Бог наделил меня лучшим экипажем, о каком только может мечтать командир корабля" - таковы были последние слова контр-адмирала Вэллери, -негромко повторил Николлс. "I see." The old, tired eyes looked at him steadily, but there was no other comment. - Понимаю. - Старческие, усталые глаза неотрывно глядели на него, но ничего не было сказано. Fingers drumming on the table, he looked slowly at the two Admirals, then back to Nicholls again. Барабаня пальцами по столу, седовласый обвел медленным взглядом обоих адмиралов, затем снова посмотрел на Николлса. "Take things easy for a minute, boy.... If you'll just excuse us..." - Извините нас, дружок. На минуту оставим вас одного. He rose to his feet, walked slowly over to the big, bay windows at the other end of the long room, the others following. Поднявшись, седовласый неторопливо направился в другой конец комнаты, где высокие, просторные окна освещали глубокую нишу - эркер. За ним последовали остальные. Nicholls made no move, did not even look after them: he sat slumped in the chair, looking dejectedly, unsee-ingly, at the crutches on the floor between his feet. Николлс даже не повернул головы в их сторону. Понурясь, он сидел на стуле и невидящим взором разглядывал лежавшие у его ног костыли. From time to time, he could hear a murmur of voices. Starr's high-pitched voice carried most clearly. Иногда до лейтенанта доносились обрывки фраз; Выделялся высокий голос Старра: "Mutiny ship, sir... never the same again... better this way." "Мятежный корабль, сэр... Иным он не стал... Так будет лучше". There was a murmured reply, too low to catch, then he heard Starr saying, "... finished as a fighting unit." Ему что-то ответили, но что именно, Николлс не расслышал. Затем прозвучали слова Старра: "...перестал существовать как боевая единица". The grey-haired man said something rapidly, his tone sharp with disagreement, but the words were blurred. Седовласый что-то возразил, в голосе его прозвучало раздражение, но слов было не разобрать. Then the deep, heavy voice of the Fleet Admiral said something about "expiation," and the grey-haired man nodded slowly. Затем раздался низкий, внушительный голос адмирала флота, говорившего что-то насчет "искупления", и седовласый медленно закивал головой. Then Starr looked at him over his shoulder, and Nicholls knew they were talking about him. Старр оглянулся через плечо на Николлса, и тот понял, что речь идет о нем. He thought he heard the words "not well" and "frightful strain," but perhaps he was imagining it. Лейтенанту показалось, что вице-адмирал произнес: "не здоров", "страшное перенапряжение", а возможно, ему это только почудилось. Anyway, he no longer cared. Николлса не интересовало, о чем там толкуют. He was anxious for one thing only, and that was to be gone. Ему хотелось поскорее уйти отсюда. He felt an alien in an alien land, and whether they believed him or not no longer mattered. Он чувствовал себя посторонним, а верят ему или нет, уже не имело значения. He did not belong here, where everything was so sane and commonplace and real-and withal a world of shadows. Ему нечего делать здесь, где все здраво, буднично и реально, - сам он принадлежал иному миру, миру теней. He wondered what the Kapok Kid would have said had he been here, and smiled in fond reminiscence: the language would have been terrible, the comments rich and barbed and pungent. Явственно представив себе, что сказал бы Капковый мальчик, очутись он здесь, Джонни тепло улыбнулся. Выбор эпитетов был бы убийствен, комментарии сочны, метки и злы. Then he wondered what Vallery would have said, and he smiled again at the simplicity of it all, for Vallery would have said: Затем вообразил себе, что бы сказал командир, и снова улыбнулся. Как просто оказалось это сделать, потому что Вэллери сказал бы: "Do not judge them, for they do not understand." "Не судите их, ибо они не ведают, что творят". Gradually, he became aware that the murmuring had ceased, that the three men were standing above him. His smile faded, and he looked up slowly to see them looking down strangely at him, their eyes full of concern. Лишь теперь дошло до его сознания,