с Санькой слышали, сидя в Афонькиной подворотне.
Только, чего нас там черти носили, как говорит бабушка, я утаил. Отец, разглядывавший подошву своего рваного сапога, - куда бы забить еще хоть один гвоздь? - поднял голову.
- Да-а, - заинтересованно протянул он. - Не мешало бы на того «брата» взглянуть.
- Нужен он тебе! - набросилась на него бабушка.
- Мне-то он ни к чему, - ответил отец. - А Колдобе, может, и понадобился бы…
Я просто не знаю, что и думать.
На «брата» Евсея в самом деле стоило поглядеть. Его взяли средь бела дня, в воскресенье, Афоньчиха наделала крику, и к ее хате сбежалось пол-улицы. Мы с Санькой примчались туда, когда Колдоба, теперь уже в милицейской форме, вывел с помощью мужчин «святого» на улицу. Все так и ахнули: - Афонька! - Видала «святого»! Мы его сперва даже не узнали: большущая взлохмаченная борода, на голове лохмы до плеч, и из этой сплошной кудели волос поблескивают испуганные злые глаза. Любопытные бегали в хату поглядеть, где он прятался. Не обошлось там и без нас. Хата как хата, довольно чистая, опрятная. На стене плакат, написанный цветными карандашами: «Бог есть любовь». А под печью глубокая, как склеп, яма. Стены в яме обложены кирпичом, даже побелены. На дне постель: одеяло и сенник. На одеяле толстая замусоленная книга. Санька сказал, что библия. И сороконожек, на которых «брат» жаловался Чмычихе, в самом деле много. Вот она какая, Афонькина «юдоль». Когда половицами закроешь, сто лет бы не догадался. Жена Министра узнала в сенях свою супоньку, которой была перевязана кошелка, брошенная в бегстве от упыря. И загомонила улица: - Так это он? Упырь? Когда мы с Санькой выскочили со двора, в переулке творилось что-то невообразимое. Афонька, сплевывая кровь, испуганно жался к забору, его держали за руки двое мужчин, а мой отец пытался вырвать у Министра кол. - Назар! Назар! - упрашивал он. - Судить будут эту сволочь. Уймись, говорю тебе. Закон без тебя разберется. Увидав нас, отец крикнул со злостью: - Марш отсюда! А то по горячему делу и вам перепадет. Наконец со двора вышел Колдоба, весь в костре и паутине. Афонька голову вобрал в плечи, когда увидел, что участковый нес в руках.
- Гляди, как упаковал. И смазать не забыл, - показал Максим мужчинам немецкий автомат. - И патрончиков призапас. Под стреху, гад, спрятал. - Поди он тебя из этого тогда угостил, - сказал кто-то из мужчин. - Да наверно, - согласился Колдоба. Когда Афоньку вели в сельсовет, мы старались держаться поближе к дяде Максиму. И правильно сделали: Сонька и Катя видели, как мы вели этого упыря. Жаль, что Колдоба немецкого автомата не дал нам нести - было бы еще лучше. Бабушка была немало удивлена всеми этими событиями. - Вот тебе и упырь, - все приговаривает она. - Значит, пока самой не было, по кирпичным заводам слонялся, а пришла сама - прилетела и сова. Это же сколько он просидел под печью? Два года?.. Узнав, что нашлась супонька Министровой жены, она у меня спросила: - А хренча моего ты там не видел?
* * *
На «брата» Евсея в самом деле стоило поглядеть. Его взяли средь бела дня, в воскресенье, Афоньчиха наделала крику, и к ее хате сбежалось пол-улицы. Мы с Санькой примчались туда, когда Колдоба, теперь уже в милицейской форме, вывел с помощью мужчин «святого» на улицу. Все так и ахнули: - Афонька! - Видала «святого»! Мы его сперва даже не узнали: большущая взлохмаченная борода, на голове лохмы до плеч, и из этой сплошной кудели волос поблескивают испуганные злые глаза. Любопытные бегали в хату поглядеть, где он прятался. Не обошлось там и без нас. Хата как хата, довольно чистая, опрятная. На стене плакат, написанный цветными карандашами: «Бог есть любовь». А под печью глубокая, как склеп, яма. Стены в яме обложены кирпичом, даже побелены. На дне постель: одеяло и сенник. На одеяле толстая замусоленная книга. Санька сказал, что библия. И сороконожек, на которых «брат» жаловался Чмычихе, в самом деле много. Вот она какая, Афонькина «юдоль». Когда половицами закроешь, сто лет бы не догадался. Жена Министра узнала в сенях свою супоньку, которой была перевязана кошелка, брошенная в бегстве от упыря. И загомонила улица: - Так это он? Упырь? Когда мы с Санькой выскочили со двора, в переулке творилось что-то невообразимое. Афонька, сплевывая кровь, испуганно жался к забору, его держали за руки двое мужчин, а мой отец пытался вырвать у Министра кол. - Назар! Назар! - упрашивал он. - Судить будут эту сволочь. Уймись, говорю тебе. Закон без тебя разберется. Увидав нас, отец крикнул со злостью: - Марш отсюда! А то по горячему делу и вам перепадет. Наконец со двора вышел Колдоба, весь в костре и паутине. Афонька голову вобрал в плечи, когда увидел, что участковый нес в руках.
- Гляди, как упаковал. И смазать не забыл, - показал Максим мужчинам немецкий автомат. - И патрончиков призапас. Под стреху, гад, спрятал. - Поди он тебя из этого тогда угостил, - сказал кто-то из мужчин. - Да наверно, - согласился Колдоба. Когда Афоньку вели в сельсовет, мы старались держаться поближе к дяде Максиму. И правильно сделали: Сонька и Катя видели, как мы вели этого упыря. Жаль, что Колдоба немецкого автомата не дал нам нести - было бы еще лучше. Бабушка была немало удивлена всеми этими событиями. - Вот тебе и упырь, - все приговаривает она. - Значит, пока самой не было, по кирпичным заводам слонялся, а пришла сама - прилетела и сова. Это же сколько он просидел под печью? Два года?.. Узнав, что нашлась супонька Министровой жены, она у меня спросила: - А хренча моего ты там не видел?