оказывается.
Оттого-то, может быть, вокруг центрального персонажа сплошь «обалдуи в буденновках…» и «самодовольные хари..» — все «прохвосты., иуды..» Вот где пригодился апробированный в свое время еще в «Весталке» оригинальный никоновский авторский знак двоеточие (..).
Вспоминая слова самого писателя о том, что с помощью нового знака он уходит от «неуместной многозначительности» традиционного многоточия, надо признать, что в выверенном тексте «Весталки» у него, благодаря этому окказиональному знаку, по-особому звучат «обычные» отточия, освобожденные в создаваемом контексте от чрезмерной частоты употребления.
— Узнаю тебя… Эго ты, ты..
— Конечно — я.
— Ну а — семья? Личная жизнь.
— … (Вот они. — Е. 3.)
— У тебя не сложилось? Неужели одна?
— Сложилось… Есть дочь. Сын… — она не договорила.
За каждым таким «остраняющем» эмоции недоточием — трагедия. Асам текст диалога полон глубочайшего подтекста — все в нюансах.
В «Стальных солдатах» подобный тонкий психологизм — в редкость. Автор словно бы демонстративно обнажает основу публицистического рационализма — намеренно жесткую схему подходов. Тем самым непроизвольно делая из Сталина Гулливера в стране лилипутов.
Практически все персонажи маркированы авторским лейблом с указанием на их нравственные или физические пороки. Причем не только «масляный этот, с ужимочками, болтун Бухарин», он же «проныра и хитрец», «льстивый, ласковый, льющийся маслом — перевертыш». «Кудрявый фат Зиновьев», он же «женоподобный сластолюбец», «ласковая тварь». «Конопатый лысый чурбан Поскребышев». «Старый развратник и ебун Енукидзе». И даже какой-нибудь третьестепенный в ряду действующих лиц (правда, весьма значимый как повод для последовавших репрессий) убийца «дурака» — «о, дурак, дурак!» — Кирова буквально за километр виден в своем уродстве: «большеголовый и длиннорукий дегенерат Николаев». К тому же «с бегающими глазами и крючковатым носом».
В не к ночи будь помянутом романе Григория Климова «Князь мира сего» один из персонажей в подобных случаях делал сбоку оперативной информации об «объекте» приписку карандашом, типа: «Помесь сатаны и антихриста». А уже из таких приписок складывались выводы: «Этот процесс («коктейль из сатаны и антихриста». — Е. 3.) мы имеем в семьях Ленина и, по-видимому, Гитлера и Гимлера. А в семье Сталина этот процесс идет в обратном порядке».
Настойчивость, с которой проводится подобная установка на клеймление персонажей, с одной стороны, напоминает расхожий рефрен зачинов у миниатюр сатирика Андрея Бильджо: «Когда я работал психиатром в маленькой районной больнице…», с другой — заставляют задуматься над вступлением «От автора», где, еще раз напоминая нам, что «Стальные солдаты» — художественное произведение, писатель проговаривается и о каких-то «запланированных передержках». А как уж было запланировано — судить трудно: нынешняя редакция текста, останься автор жив, явно не была бы окончательной. Только опять сослагательное наклонение…
Так уж сложилось, что ситуация второго пришествия — одна из самых знаковых в отечественной литературе. Оттого у нас с прицелом на обновленный подход так популярны рубрики «Перечитывая классику». А возращение того или иного писателя нередко происходит болезненно для широкой массы читателей, не желающих обновлять собственное восприятие привычных для себя писательских репутаций.
Массовым подобное возвращение стало на рубеже 90-х годов XX века и для писателей всех трех волн русской эмиграции (включая эмиграцию внутреннюю) — изгнанников периода Гражданской войны, невозвращенцев Второй мировой, диссидентов войны холодной. Их тексты вставали на наши книжные полки из андерграунда самиздата, пыли архивов, небытия спецхранов.
Возвращение книг Николая Никонова к читателю, широкий выпуск его творческого наследия, предпринятый в последнее время самыми разными уральскими издательствами, факт по-настоящему отрадный. Ведь за ним не только свидетельство того, что талантливый прозаик избежал забвения. Но и уверенность: произведения ушедшего от нас автора придут к новым читательским поколениям.
Евгений Зашихин