настоял на том, что будет крутить ворот один.

Г. Лоусон «Товарищ отца»

— Из тебя получится… ну… сильный парень, Островок, — сказал Боб, поставив бадью на землю.

— Я мог бы вытащить куда больше, чем насыпает отец. Смотри, я смазал рукоятку. Теперь идет как по маслу.

И в доказательство своих слов он дернул за рукоятку.

— Почему тебя прозвали Островком? — осведомился Боб, когда они вернулись на свое место. — Разве это твое настоящее имя?

— Нет, меня зовут Гарри. Один старатель говорил, что я для отца с матерью все равно что остров в океане, и меня прозвали Островом, а потом Островком.

— У тебя ведь был… ну… брат, верно?

— Да, но меня тогда еще на свете не было. Он умер; правда, мать говорила, что она не знает, умер он или нет, но отец говорит, что для него он все равно что умер.

— И у твоего отца был брат. Ты когда-нибудь… ну… слыхал о нем?

— Да, слышал один раз, как отец говорил о нем с матерью. Кажется, брат отца ввязался в какую-то драку в трактире, и там убили человека.

— А твой… ну… отец… ну… любил его?

— Я слышал, как отец говорил, что любил прежде, но что все это прошло.

Боб молча курил и, казалось, следил за темными облаками, которые плыли на западе, похожие на похоронную процессию. Потом он произнес вполголоса что-то, прозвучавшее как: «Все… ну… все прошло».

— А? — спросил Островок.

— Это я… ну, ну… так, ничего, — очнувшись, ответил Боб.

— Что там торчит у отца в кармане куртки, Островок, не газета ли?

— Да, — сказал мальчик, вытаскивая газету.

Боб взял ее и с минуту внимательно в нее всматривался.

— Тут что-то написано о новых золотых приисках, — сказал Боб, тыча пальцем в рекламу портного. — Ты бы… ну… прочитал мне, Островок, а то я ничего не вижу, нынче печатают таким мелким шрифтом.

— Нет, это не то, — сказал мальчик, взяв газету, — это…

— Островок!

— Подожди, Боб, отец зовет.

Мальчик подбежал к шахте, уперся ладонями и лбом в барабан ворота и нагнулся, чтобы расслышать слова отца.

Неожиданно предательский барабан повернулся, маленькое тело раза два ударилось о стенки шахты и упало к ногам Мэсона, где осталось лежать неподвижно.

— Мэсон!

— Что?

— Положи его в бадью и привяжи своим поясом к веревке!

Прошло несколько секунд, потом:

— Тащи, Боб!

Дрожащие руки Боба с трудом сжимали рукоятку, но все-таки он кое-как крутил ворот.

Вот показалось тело мальчика, неподвижное, покрытое жидкой глиной. Мэсон поднимался по ступенькам в стене шурфа.

Боб осторожно отвязал мальчика и положил его на траву под деревцами. Потом он стер глину и кровь со лба ребенка и плеснул на него грязной водой.

Вскоре у Островка вырвался вздох, и он открыл глаза.

— Ты сильно… ну… расшибся, Островок? — спросил Боб.

— Спи… спина сломана, Боб!

— Дело не так плохо, дружище.

— Где отец?

— Поднимается.

Молчание, а потом:

— Отец, отец! Скорей, отец!

Мэсон выбрался на поверхность, подошел и опустился на колени по другую сторону мальчика.

— Я… я… сбегаю… ну… за бренди, — предложил Боб.

— Не стоит, Боб, — сказал Островок. — У меня все переломано.

— Тебе не лучше, сынок?

— Нет… я… сейчас… умру, Боб!

— Не надо так говорить, Островок, — простонал Боб.

Короткое молчание, потом мальчик внезапно скорчился от боли. Но это скоро прошло. Он лежал неподвижно, потом спокойно сказал:

— Прощай, Боб!

Боб тщетно пытался заговорить.

— Островок! — сказал он.

Мальчик повернулся и простер руки к безмолвной фигуре с каменным лицом.

— Отец… отец… я умираю!

Прерывистый стон вырвался у Мэсона. Потом все стихло.

Боб снял шапку, чтобы вытереть лоб, и было какое-то необъяснимое сходство между его обезображенным лицом и окаменевшим лицом Мэсона.

С минуту они смотрели друг на друга, разделенные телом мальчика, потом Боб тихо сказал:

— Он так и не узнал.

— Не все ли равно? — прошептал Мэсон и, подняв мертвого ребенка, пошел к хижине.

На следующий день перед хижиной Мэсона собралась печальная группка людей. Жена Мартина провела здесь утро, приводя дом в порядок, и сделала все, что было в ее силах. Одна из женщин разорвала для савана единственную белую рубашку своего мужа, и благодаря их стараниям мальчик лежал чистенький и даже красивый в жалкой, маленькой хижине.

Один за другим старатели снимали шапки и, согнувшись, входили в низкую дверь. Мэсон молча сидел в ногах койки, подперев голову рукой, и странным рассеянным взглядом следил за входящими.

Боб обшарил весь лагерь в поисках досок для гроба.

— Это последнее, что я еще могу… ну… сделать для него, — сказал он.

Наконец, отчаявшись, он обратился к миссис Мартин. Она повела его в столовую и указала на большой сосновый стол, которым очень гордилась.

— Разломай этот стол на доски, — сказала она.

Убрав лежащие на нем вещи, Боб перевернул его и начал отбивать верхние доски.

Когда он смастерил гроб, жена одного из старателей сказала, что у него слишком убогий вид. Она распорола свою черную юбку и заставила Боба обить гроб материей.

В лагере не было никаких перевозочных средств, кроме старой подводы Мартина, и вот около двух часов дня Пэт Мартин привязал свою старую лошадь Дублина к оглоблям обрывками сбруи и веревками, взял его за повод и потащил к хижине Мэсона.

Вынесли маленький гроб, а рядом с ним поставили на подводу два ящика, предназначенные служить сиденьем для миссис Мартин и миссис Гримшоу, которые и водрузились на них в унылом молчании.

Пэт Мартин полез было за трубкой, но опомнился и поставил ногу на оглоблю. Мэсон повесил замок на дверь хижины.

Несколько ударов по костлявому хребту вывели Дублина из дремоты. Качнувшись сначала вправо, потом влево, он тронулся в путь, и вскоре маленькая погребальная процессия скрылась на дороге, которая спускалась к «городу» и кладбищу.

Примерно через полгода Боб Саукинс ненадолго уехал и вернулся с высоким бородатым молодым человеком. Уже стемнело, и они направились прямо к хижине Мэсона. Там горел свет, но на стук Боба ответа не последовало.

— Входи, не бойся, — сказал он своему спутнику.

Незнакомец толкнул скрипучую дверь и, шагнув через порог, остановился с непокрытой головой.

Над огнем кипел забытый котелок. Мэсон сидел за столом положив голову на руки.

— Отец!