законам военного времени».

Обстановка требовала мгновенной реакции, немедленного отклика на стремительно развивающиеся события. Не случайно такую роль стали играть газетные издания, на страницах которых и печатались многие из появившихся тогда литературных произведений. Кроме центральных и областных газет большое распространение получила армейская пресса. По подсчетам исследователей, к началу 1942 года в стране издавалось 19 фронтовых, 93 армейских и корпусных, 70 флотских газет и несколько сот дивизионных. Единовременный тираж военной печати превысил три миллиона экземпляров. Кроме того, за линией фронта издавалось 270 партизанских и подпольных изданий.

«Пришлите снарядов и газет», — писали бойцы с фронта.

Действенность информации определялась ее оперативностью, а оперативность требовала соответствующих жанровых форм. Потому-то столь созвучны времени стали «малые жанры» прозы — корреспонденция с мест событий, фронтовая зарисовка, публицистическая статья, очерк и, конечно же, рассказ, занявший с первых месяцев войны если не центральное, то весьма и весьма заметное место в литературе тех лет. О популярности рассказа у читателей говорит и тот факт, что лучшие из них издавались и переиздавались множество раз. Знаменитая шолоховская «Наука ненависти», например, с момента первой публикации и до конца войны выдержала 46 изданий. Ее читала, — по высказыванию Н. Тихонова, — вся армия, а «наша армия сегодня — это вооруженный народ».

Причем рассказ военных лет — опять же в силу своеобразия времени и особых задач, стоявших перед литературой, — часто не укладывался в привычные рамки «классической» формы. Он как бы раздвигал и «размывал» собственные — тесные ему теперь — жанровые границы. Художественный вымысел, сплошь и рядом органически соединяясь с документальной основой, с действительно происходившими событиями, сближал рассказ с очерком; повышенная экспрессивность и эмоциональность новеллистики военных лет были сродни публицистике; а стремление художников слова философски осмыслить судьбу народа на переломном, критическом этапе его истории, исследовать глубины национального характера делало рассказ похожим в чем-то на повесть. Не случайно ту же «Науку ненависти» называли, да и сейчас называют, то рассказом, то очерком, то повестью, то рассказом-очерком; «Ночь летнего солнцестояния» Л. Соболева — рассказом и повестью; а в циклах рассказов «Морская душа» того же Л. Соболева, «Черты советского человека» Н. Тихонова, «Рассказы Ивана Сударева» А. Толстого некоторые видят «зачаточные формы» повести.

Но подобная «размытость», неопределенность и неустойчивость жанровых форм, довольно обычные для рассказа военных лет, отнюдь не говорят о его художественном несовершенстве. Напротив даже. В этом, в общем-то частном, случае советская литература в который уже раз проявила свою новаторскую сущность, показала присущую ей животворную силу, способность мгновенно откликаться на запросы времени и духовные нужды народа и, не сковывая себя тесными рамками, развивать тем самым лучшие традиции отечественной словесности.

О значении рассказа в литературе военных лет, да и 40-х годов в целом, говорит и то, что почти все художники, активно работавшие в те годы, отдали ему немалую дань в своем творчестве.

Конечно, ни один, даже весьма объемный, том не способен вместить в себя всего богатства живого литературного процесса целого десятилетия, даже ограничившись рамками одного жанра, как не способен охватить и всех писателей, выступавших тогда с рассказами. Но если мы вглядимся в представленные в данной антологии имена, то убедимся, что в этом жанре работали как художники старшего поколения, так и только что вступившие в литературу, как знаменитые мастера слова, так и писатели, мало еще кому тогда известные.

Антология составлена в основном по хронологическому принципу, с учетом времени первой публикации включенных в нее рассказов^[1]. Это помогает не только нагляднее представить себе внутреннее движение и развитие жанра, но и увидеть, как менялся и углублялся принцип изображения человека на войне.

Вроде бы и не такое большое время — меньше года — отделяет появление открывающего данный сборник рассказа «Ночь летнего солнцестояния» Л. Соболева от первой публикации «Науки ненависти». Но какова разница в восприятии героями происходящего, в его глубинном осознании! И дело здесь не в разнице дарований, не только в том, что «Наука ненависти» принадлежит перу гениального художника. Главную роль играло здесь само время. Оно вносило свои коррективы, наглядно показывая всю смертельную бескомпромиссность идущей борьбы. И если «сухой и грозный» жар всего как несколько часов начавшейся войны пока лишь «иссушил… живое, почти мальчишеское лицо» командира тральщика, старшего лейтенанта Николая Новикова, главного героя рассказа Л. Соболева, «стянул молодую кожу глубокой складкой у бровей, отнял у глаз их влажный юношеский блеск, сухими сделал полные губы», то шолоховского лейтенанта Герасимова, воюющего уже несколько месяцев и успевшего испытать горечь отступлений, ужас и стыд фашистской неволи, война прожгла насквозь, до самых глубин души.

Лейтенант Герасимов — это уже народ, воюющий в полную силу и в полную меру ненависти. «Всякие виды мне приходилось видывать, — говорит о Герасимове политрук, — но как он орудует штыком и прикладом, знаете ли — это страшно!»

И когда Герасимов размышляет о любви к Родине, которая «хранится у нас в сердце», и о ненависти, «которую мы носим на кончиках штыков», он выражает чувство всего народа.

С этим чувством будут жить герои многих произведений военных, да и последующих лет. И не только жить, но драться и умирать, как, например, политрук Фильченко в рассказе А. Платонова «Одухотворенные люди», бросившийся с гранатой под танк и приникший к земле с последним вздохом «любви и ненависти».

В такой прямой и бескомпромиссной постановке вопроса, в соединении и предельном сближении резко полярных понятий наша литература еще раз показала свою творческую силу, неисчерпаемые возможности метода социалистического реализма. «Вот опять, — писал в те годы Л. Леонов, — матерый враг России пробует силу и крепость твою, русский человек. Он пристально ищет твое сердце поверх мушки своей винтовки, или в прицельной трубке орудия, или из смотровой танковой щели. Неутомимую бессонную ненависть читаешь ты в его прищуренном глазу. Это и есть тот, убить которого повелела тебе родина. Не горячись, бей с холодком: холодная ярость метче…» «Бей его, проклятого зверя, вставшего над Европой и