что недоразумение, — сухо проговорила Вера. — Куда я раньше смотрела? Ни рожи, ни кожи, одна только надутая морда. Передовой, — передразнила она. — Со всей партийной принципиальностью… Ты даже за бабами не умеешь поволочиться, как тот Комов. Вот это мужчина! А ты что? Баб я тебе может быть и простила бы. В общем, все кончено…

И глядя, как жена смотрит на него, гадливо морщась, Лейкин понял, что она твердо решилась. А за стеной баритон опять затянул: «Поцелуй меня…»

И Лейкину так стало завидно, что он не может быть таким, как Комов, что он твердо решил — продраить, сукиного сына, черт с ним, что рука в Москве! Решил и тут же подумал, что у него не хватит смелости продраить, что он просто трус, что парторгом он стал из-за своей неспособности занять другое место, где бы он мог так работать и веселиться, как этот Комов. И в первый раз он почувствовал себя ничтожеством.

Таких не надо

Актер Запальский всегда играл бандитов, вредителей, пьяниц, прогульщиков, а один раз ему пришлось сыграть Гитлера. Ничего, сыграл и Гитлера. А вот когда в прошлом году Запальскому хотели вручить роль положительного героя, какого-то чересчур придирчивого ко всем парторга-трезвенника, Запальский устроил шекспировский скандал. Он долго бушевал, кричал, что у него есть враги, грозился уйти из этого провинциального театра в столичный МХАТ, но на своем все же настоял. Отвоевал роль лодыря и спекулянта. Сногсшибательный успех имел! Публика ходила в театр только из-за Запальского.

Все шло отлично, пока совсем недавно актер Запальский не ударился в ересь. То ли ему надоело пожинать лавры, то ли ему наскучило быть любимцем публики, но он вдруг при распределении ролей в новой пьесе попросил дать ему роль Сталина.

Художественный руководитель театра Ник. Помпеев схватился за голову:

— Невозможно это, Сергей Сергеевич! — начал умолять он Запальского. — Ведь публика вас обожает. Только вы появитесь на сцене в гриме Сталина, вам устроят такой фурор, какого Сталин при жизни не имел. Теперь это даже неприлично.

Запальский смилостивился и говорит:

— Хорошо, так и быть, сыграю Ленина!

Но тут выступил актер Мамалыгов, всегда игравший самые положительные роли, а поэтому оскорбленный, нелюбимый публикой, и говорит таким утробно-медовым голосом:

— Товарищи, это политическая ошибка! Как можно Сергею Сергеевичу Запальскому, исполнителю отрицательных персонажей, давать роль самого товарища Ленина?.. А не истолкуют ли это, как…

И пошло, пошло!.. Мамалыгов договорился до такой диалектики, что художественного руководителя Ник. Помпеева, в свое время реабилитированного, начали прошибать озноб и икота.

Но Запальский не растерялся, не впал в малодушие и панику, и когда Мамалыгов окончил, он встал и заговорил:

— Товарищи, дорогой мой друг Мамалыгов высказал много здравых и разумных мыслей, а вот слона-то и не приметил. Роль Отелло, например, можно играть и толстому и тонкому, и высокому, и низкому. Если у автора рожа на боку, если у него флюс и раздуло щеку, все это терпимо. Мавр Отелло может иметь какую угодно физию, потому что он жил в эпоху феодализма. Кому намажут морду сажей, тот и может быть Отелло. А вот Ленин — это другое дело. В этом случае сажей дела не исправишь, а только напортишь. Надо иметь фактуру…

И тут все вдруг заметили, что Запальский маленького роста, невзрачный, плюгавенький, что у него природная лысина, а по бокам рыжие волосы, и что он говорит нарочито картавя и держит голову этак криво, словно ему по шее съездили. А когда гример прикинул Запальскому усы и бороду, Ник. Помпеев заключил Запальского в объятия, чмокнул в щеку и не мог нарадоваться:

— Сереженька, сукин сын ты милый! — говорил Ник. Помпеев. — И до чего, подлец, на Ленина похож! Убить тебя мало, до чего натуральный Ленин! Просто хоть на стенку вешай!..

В общем, закрепили за Запальским роль Ленина, хотя и не обошлось без натурального в таких случаях подсиживания и хамства. Мамалыгов, поняв, что ему не светит сыграть роль вождя мирового пролетариата, долго и невразумительно что-то мычал о школе Станиславского, а потом ввернул, что Запальскому следовало бы заняться изучением трудов Ленина для того, чтобы войти как следует в роль. Когда Мамалыгов говорил, по лицу его блуждала ехидная улыбочка, словно ему удалось подсыпать в борщ ближнего какой-то нечисти.

Запальский удар этот принял, устоял и даже не пошатнулся. Он и сам решил именно с изучения творений Владимира Ильича постигнуть его гениальную душу и тем самым создать образ потрясающей правдивости и силы.

С этого-то все происшествие и началось.

Поначалу Запальский мучился, как грешник в аду. Возьмет том Ленина и еще не начнет читать, а на него уже зевота нападает, все у него чешется, животом даже хворал, какие-то нервные тики у него появились, головные боли. Потом ничего, привык. Человек такая скотина, что ко всему привыкнуть может. Йоги, говорят, на гвоздях привыкают спать. Спят, и когда им приснится мягкая перина, просыпаются в холодном поту, как от кошмара, как обыкновенные люди, которым вдруг приснится, что они спят на гвоздях.

В общем, Запальский постепенно втянулся. Мог, ни разу не зевнув, страниц пятьдесят за один присест из Ленина прочитать. Начал кое-что запоминать, пересказывать. Дальше — больше. Запальский отпустил себе усы и бородку и уж не только внешне, но и внутренне стал походить на великого Ильича. День и ночь читает, из Маркса выписки делает, целые трактаты с цифрами и диаграммами стал, бродяга, писать. Да все так серьезно, с такими безапелляционными по-ленински утверждениями, что парторг театра Кобылякин, как-то просмотрев труды Запальского, заскучал, впал в уныние и подал заявление о предоставлении ему возможности поехать на целину, притом как можно скорее и как можно дальше.

Политически чуткий товарищ Кобылякин укатил на целину, а на следующий день, в день премьеры, и произошло это дикое и странное происшествие.

Надо сказать, что все время репетиций и политического совершенствования Запальский, вычитав где-то, что Ленин не пил, не курил, имел только одну жену и только одну любовницу, с большим трудом заставил себя подражать такому спартанскому образу жизни. Но в день премьеры Запальский не выдержал. Может быть он сильно волновался, может быть традиции взяли верх, кто там сейчас разберет, почему, однако по пути в театр Запальский во всем своем ленинском виде зашел в пивную.

Насосник, тот, который качает пиво, долго смотрел, разинув рот, на Запальского, потом от растерянности высморкался в фартук и говорит:

— Гражданин, у вас такой недозволенный вид, что пива вам не могу отпустить!