перебивал: уж слишком заманчивой вырисовывалась безобидная рыба. Какой толк в известных ему сомятах, широкопузых обитателях заводей нижних протоков, в тех сомятах, которых так легко приманивать на зеленого лягушонка, насаженного на крючок, самолично сработанный из булавки. Миша лежал на войлоке, вглядывался в темноту низко опущенного неба. Он думал об огромных, большеголовых сомах, похожих на фонтанных китов, изображаемых в школьных книгах.

В лесу на той стороне протяжно завыл волк, замолчал, но звук несся по реке и множился.

— Волчиха, — установил Миша, приподнимаясь на локтях, — к лошадям не подберутся?

— Переплывут Кубань, по балке, да по кустам… — ответил Сенька.

Кусты очень близки, ребята жмутся, хотя намеренно не высказывают боязни.

— Позадерут коней, отцы замордуют, — забеспокоился Федька Велигура.

— Огонь надо, — предложил Миша, — волк огня боится.

— Костер разжечь? — обрадованно спросил Федька.

Все согласны. Возле них большая куча хвороста. Его собирали в южном лесу, грузили на повозки и доставляли к табору сами мальчишки. Вместе с дубняком и чернокленом попадались ломкие палки шиповника, руки исколоты и поцарапаны, но все готово для костра. Миша собрал осыпавшуюся листву, прикрыл полой бешметика, чиркнул спичку. Ветер задул ее. Снова стало темно. Пропало рябоватое лицо Сеньки.

— Дай сюда, я распалю, — потребовал он, — так весь коробок зазря перечиркаешь.

— Не перечиркаю.

Миша прикусил чуть отвисшую губу, нажал спичку и сразу ощутил тепло на ладони. Листья вспыхнули, закоробились, темные корешки накалились, покраснели. Сенька помогал приятелю и, стараясь не загасить огня, клал крест-накрест сухие ветви. Языки пламени прорезывали густую темь. Мальчишки присели в круг, молчаливые и сосредоточенные. Теперь ветер помогал огню, валежник постреливал, искры поднимались, опускались, блестя в траве, точно быстро меркнущие светляки. Ребятишки сидели плотно, и каждый ощущал товарищескую спаянность, близость локтя, колена, то чувство, которое потом им, молодым казакам принесет ребристый металл стремени. Они сидели в бешметах, рубашках, подставив теплу босые ноги. Миша прислушался к шорохам близкого оврага, к неуемному ропоту реки, и разговор о стаях хищников отнюдь не казался досужей выдумкой друга. Миша локтем толкнул Сеньку.

— Волков бы попугать.

— Пошли, — решительно согласился Сенька, — задерут лошаков, прогонит меня Лука.

Сенька из семьи бедных казаков, отец его ушел на фронт, матери мальчишка лишился перед войной. Отец был вынужден отдать его в батраки, или, по-станичному, в работники, в богатое хозяйство Батуриных. Мальчик пригнал в ночное чужих лошадей.

Из костра вытащены горячие головни. Они едко дымят.

— Вперед, — скомандовал Миша.

За ним наперегонки — юные пастушата, размахивая огненными палками, и за каждым из них несся белесый след дыма.

Яр с краю отвесен, а дальше густая, заросшая падь, привлекающая зверье с левобережных лесов. Ребята запыхавшись добирались к обрыву и по Сенькиному условному свисту разом начали тереть палки одна о другую. Туда, в кажущуюся такой страшной бездну, посыпались верткие искры.

Если и забрели волки в Бирючью балку, они, безусловно, были бы напуганы зрелищем, так несвойственным прикубанским ночам. Ребята возвращались с гордым сознанием победы над хищниками. Теперь уже неповадно будет забираться никому на эту сторону, населенную столь храбрыми людьми. Присели у огня, подкинули хворосту. Табун, очевидно, успел уйти далеко. Прекратилось полязгивание железа и пофыркивание. — Может, бирюки подбираются, — предположил кто-то.

— Мы ж их напугали, — возразил Федька Велигура.

Он расположился у мажары и, поставив между ног кувшин, осторожно развязывал его, приготовившись поужинать домашним кисляком.

Миша поднялся, прислушался. Острый его слух привык различать самые отдаленные степные звуки. Он умел понимать шуршание ящериц, осторожное шелестенье змеи, пощелкивание суслика или резвую перебежку зайца. Вот сейчас в уши врывается Кубань, но этот шум водоворотной струи не в состоянии отвлечь внимание. Миша привык к реке, как житель морей привыкает к извечному плеску прибоя, и никогда, даже восприятию тонкой музыки, не помешает привычный ропот волн. Мальчик чутьем степняка уловил направление, по которому повели самцы послушный косяк. Табун слишком стремительно двигался к запольным землям — в потраву.

— Надо завернуть коней, — сказал Миша, опускаясь на землю, — по-волчиному завернуть!

— С огнями? — спросил Сенька, и в тоне голоса послышался призыв.

— С огнями, — согласились все.

Ребята, размахивая головнями, словно факелами, снова понеслись по высокой траве, не чувствуя ни уколов колючки, ни вонзающихся в пятки кавунчиков. Кометные хвосты низко летели по степи. Впереди Миша, устремив факел копьем, затем его перегнал Федька. Он бежал, длинный и костлявый, с маху перепрыгивая будяки. Чувствуя себя победителем, он торжествующе обернулся. Но в тот же миг его чуть не сшибли. Федька встряхнулся, отстал, горячие угольки попали за ворот рубахи. Соперники впереди, и по тому, как на ходу они ловко крутили головни, точно мельницы, Велигура узнал своих приятелей по ночному, всегда опережающих его. Мальчишки помоложе бежали крикливо и озорно.

— Ой, не могу, запалился! — крикнул один из них, свалился на мягкий бугор кротовой норы. — Без меня! — заорал он вдогонку и, приподняв рубаху, начал прикладывать к горячему животу прохладную землю.

Глухой топот. Косяк, напуганный огнями и криком, снялся и пошел на заполье. Трудно догнать его сейчас, когда впереди, порвав ненадежные путы, мчатся порывистые жеребцы, а за ними скоком, взмахивая гривами, кобылицы, подчиненные стадному чувству спасения от какой-то неизвестной и страшной опасности. Так в прикаспийских степях во время внезапных весенних гроз и ураганов испуганно срываются со стойбищ табуны. Мчатся за ними молчаливые кочевники-табунщики на своих горячих, стремительных конях, не препятствуя табуну, зная, что покуда над степью ломаются огневые молнии, сопровождаемые грохотом и ливнем, никто и ничто не сумеет остановить обезумевших животных.

Мишка свалился на землю и мигом оброс гурьбою уставших ребятишек.

— Путы порвут, ноги потрут, — забеспокоились они, напирая на Мишу.

Он встал и пошел обратно. За ним с понуренными головами возвращались остальные.

— Это ты придумал, — укорил вожака Федька.

— Я, — огрызнулся не менее его раздосадованный Миша, — а тебе что? Что тебе надо? Ну?

— Вот я расскажу папане. Он тебя выпороть заставит.