М. К. Залесская Ференц Лист

Посвящается Анастасии Буцко — исключительному человеку и другу — с великой благодарностью за всё

Предисловие ЖИЗНЬ РАДИ ДРУГИХ

Меня не понесут с триумфом по Капитолию, но настанет время, когда мои творения найдут признание. Только когда это произойдет, будет уже слишком поздно — я не буду больше среди вас.

Ф. Лист

Считается — и вполне справедливо, — что отличительной чертой каждого гения является эгоизм. Отчасти это оправданно и объяснимо: талант не может полноценно развиваться, если на его алтарь не брошено абсолютно всё: неустанный труд, отказ от простых человеческих радостей и личного счастья, включая даже благополучие близких людей. И не важно, кто перед нами — художник, композитор, писатель или ученый. Гений всегда должен получить (или принести — самому себе) определенную «порцию» жертв, без которых просто не может состояться. Это общее правило, а оно, как известно, всё же обязано подтверждаться исключениями.

Итак, какова же должна быть степень одаренности человека, который, многократно принося в жертву самого себя, всё же смог сохранить свою гениальность, не растратить ее и, вопреки всему, занять в «партере истории» место в первых рядах? Мы говорим «вопреки всему», имея в виду Ференца Листа, не случайно. Жизнь оказалась очень несправедливой к нему. Более того, справедливость в полной мере не восстановлена до сих пор.

В детстве и юности он фактически шел на поводу отца, отдав дань блеску светских салонов и вкусив все прелести положения, как бы сегодня сказали, «эстрадной звезды», за что потом расплачивался долгие годы: слава «модного, но пустого виртуоза», словно шлейф, тянулась за ним, мешая многим признать в нем серьезного и глубокого композитора. Будучи наделен пылким темпераментом, он всю жизнь старался обуздать свои страсти, но постоянно проигрывал в этой неравной борьбе. Поняв, что не в силах справиться в одиночку с самим собой, он обратился за помощью к Богу — и оказался непонят даже в этом интимнейшем шаге, обвинен в эпатаже и чужом влиянии. Он так и не обрел семейного счастья, потерял двух горячо любимых детей… Наконец, вплоть до самой смерти он не столько занимался собственным творчеством, сколько бескорыстно отдавал по крупицам все силы многочисленным ученикам и молодым талантам, жаждущим его покровительства; пропагандировал чужие произведения; занимался решением чужих проблем и даже в глазах собственной дочери добровольно занял второе место, уступив первенство ее гениальному супругу Рихарду Вагнеру. Более того, сама его смерть стала лишь «досадной помехой» проходившим в тот момент вагнеровским торжествам и осталась практически не замеченной широкой общественностью…

Благородный, великодушный и самоотверженный человек с трагической судьбой! Благодаря ему — иногда исключительно благодаря ему! — многие национальные музыкальные школы получили своих гениев. В общей сложности у Листа был 351 ученик (мы имеем в виду лишь по-настоящему одаренных музыкантов) из Австрии, Венгрии, Польши, Германии, Швейцарии, Италии, Франции, Испании, Португалии, Голландии, Бельгии, Великобритании, Дании, Швеции, Норвегии, Финляндии, России, США, Канады и даже Турции^[1]. На себя времени почти не оставалось. И в глубине души он не мог не чувствовать свою недостаточную реализованность как творца и не страдать от этого. Но долг Человека был в нем превыше долга композитора. Это утверждение ни в коем случае не является умалением его музыкального таланта. Произведения, вышедшие из-под его пера, — произведения гения.

Можно сказать, что он приносил жертвы не своему творчеству, а музыке в целом. И, пожалуй, одной из самых тяжелых жертв стал для него частичный отказ от родины — физический, но не духовный. Как раз в этом и заключалось трагическое противоречие: находиться вне общеевропейской музыкальной жизни было для Листа невозможно, его талант перерос масштабы маленькой Венгрии. Любя ее всем сердцем, ни на минуту не забывая о своих национальных корнях, он был вынужден в основном обитать во Франции (в первой половине жизни), Италии и Германии — в странах с развитыми вековыми музыкальными традициями; в странах, где тогда наиболее остро разворачивалась борьба за новую музыку и где только и можно было получить «путевку» в большое искусство. Не в этом ли «раздвоении личности», разрыве между страстным желанием жить на родине и необходимостью находиться на передовой «музыкального фронта», кроется главная причина такой отчаянной и самозабвенной помощи Листа в становлении многих национальных музыкальных школ, чтобы больше ни один творец не был вынужден делать мучительный выбор — родина или искусство?

И здесь будет уместно решить один из вопросов, относящихся к личности Листа, хотя, на наш взгляд, он не является настолько острым и принципиальным, как часто пытаются представить, изображая Листа либо исключительно космополитом, либо исключительно венгерским патриотом. Итак, каким же именем правильнее называть композитора — Франц или Ференц?

Во-первых, мы настаиваем, что этот вопрос чисто переводческий, но никак не идейный, особенно в отношении Листа. Например, во Франции окружающие называли его Франсуа. Согласно этой логике, лишь на территории Венгрии Листа следует называть Ференцем.

Во-вторых, принадлежность к той или иной национальности вообще определяется не именем, но сердцем. И для Листа подобного вопроса никогда не существовало. Он был одновременно всеевропейцем по характеру творчества и венгром в душе. Если бы Лист всю жизнь прожил в Венгрии, вопрос о его «именовании» просто не возник бы. Но как раз на родине он проводил значительно меньше времени, чем за ее пределами, при этом ни на минуту не переставал осознавать себя венгром. Однако не является тайной, что он практически не знал венгерского языка. В его семье говорили по-немецки — отсюда и чаще всего используемое самим Листом имя Франц. Со времен юности, проведенной в Париже, он в совершенстве владел французским языком. Кстати, именно на французском написаны все его литературные труды — от статей до таких масштабных работ, как книги «Шопен» или «Цыгане и их музыка в Венгрии»; этот же язык Лист предпочитал использовать в переписке. Кроме того, он неплохо знал английский, а также итальянский, читал в подлиннике стихи Данте, Петрарки и Тассо.

Незнание венгерского языка не может быть