укрепления. Генерал Дельпоццо^[1] поставил в этом месте Назрановский редут для прикрытия Военно-Грузинской дороги, проходившей тогда от Моздока к Владикавказу через землю ингушей. До этого, в 1817 году, Алексей Петрович Ермолов, уезжая в Персию, приказал поставить и другое укрепление, Преградный Стан, в пятидесяти вёрстах от селения Назрань. Новый редут был занят ротой Владикавказского гарнизонного полка с двумя орудиями и сотней казаков. Русские солдаты принялись рубить лес за рекой Сунжа, что сильно обеспокоило чеченцев. Но чеченцы ещё надеялись на неприступность своих аулов, закрытых густыми лесами и топкими болотами. Проявлять покорность было не в их характере. Их выбор был между обороной, в случае продвижения русских за Сунжу, и нападением. На строительство Преградного Стана они ответили рядом опустошительных набегов на затеречные станицы. По примеру прежних лет они надеялись вынудить тем Ермолова заключить соглашение на выгодных для них условиях. Фигура Ермолова вызывала у них ужас, но они всё ещё не верили его угрозам, и даже сбор войск на Тереке мало беспокоил чеченцев, привыкших к мимолётным вторжениям русских. Чеченцы предполагали, что, сделав два-три перехода, войска вернутся назад, и всё останется по-прежнему. Только мирные чеченцы, обитавшие между Сунжой и Тереком, могли до некоторой степени оценивать значение совершавшихся событий.

Но чем беспокойнее и злее становились чеченцы, тем скорее должно было наступить возмездие, тем больше было поводов Ермолову перейти от угроз к решительному действию, и с ранней весны 1817 года на Тереке начал сосредоточиваться сильный отряд. К двум батальонам шестнадцатого полка, стоявшим здесь зимою, прибыл из Крыма восьмой егерский полк, пришёл из Кубы^[2] батальон Троицкого полка и был передвинут из Грузии батальон кабардинцев. В станице Червленной в то же время сосредоточено шестнадцать орудий и до тысячи донских и линейных казаков. Вскоре на линию прибыл и сам Ермолов, чтобы лично руководить военными действиями. Он выехал из Тифлиса в апреле, когда дорога через горы ещё была завалена глубокими снегами, и большую часть пути делал пешком. Объехав затем весь правый фланг Кавказской линии и Кабарду, он прибыл наконец в станицы Терского казачьего войска и восемнадцатого мая остановился г Червленной, откуда должно было начаться движение за Терек, в земли чеченцев. В мае 1817 года части регулярной русской армии под командованием губернатора Кавказа, генерала Алексея Петровича Ермолова перешли Терек.

* * *

   — Вот в чём змызл обозной жисти, знаешь ли, паря? — спросил старый казак Захарий-Слива Громов у Фёдора.

Фёдор искоса посмотрел в его багровое лицо. Всё как обычно: нос сливой, обвислые седые усищи, пожелтевшие от табака. Папаха надвинута на самые брови.

   — Ну в чём? — нехотя переспросил Фёдор.

   — В движении, паря! В том, чтоб достичь и постичь! — старый казак ткнул в небеса кривым пальцем. — Вот ты, паря, всю жисть в бою да в разведке, в разведке да в бою. А теперь и твоя жисть переменица. Как выстроит батюшка Лексей Петрович крепость, так поставит в бастиёнах её пушки, так и достигнем мы мира. Сделаемся замлепашцы. А как загонит батюшка Лексей Петрович чечена в хладные горы, в дремучи дебри, как зачнут чечены от голодухи там сохнуть, так стануть пожиром жрать друг дружку, так и постигнут разом силищу нашу.

   — Так крепость-то ещё построить надо!

   — И тут ты прав, паря! Ой надо, ой надо. Крепости они сами по себе не строяца. Придётся попотеть нам с тобой, паря. Ой, попотеть!

Третий день они тащились к Сунже. Обоз и пушки, бабы и детишки. То грязюка непролазная, то каменюки да пыль. И только лес, дремучие дебри кругом. Время от времени Фёдор сбегал в дозор. И ноги коню размять и самому проветриться. Когда же настанет конец этому пути? Эх, зачем не пошёл вперёд с авангардом, зачем не послушал Ваньку?!

На ночь вставали лагерем, выставляли посты, отправляли во все стороны разведку. Разведчики неизменно доносили одно и тож: всякий блудливый и преступный люд сбивается в шайки и крутится вокруг обоза. Да Фёдор и сам их видел. Только вчера последний раз сдуру чуть не налетел на шайку лезгин. Одного треснул шашкой по башке, уже в вечеру в лагерь приволок. Лезгин ни жив ни мёртв, но злобен, тварь. Однако рассказал, что в Черкесии снова чума, и потому они, лезгины, туда ни ногой. А здесь — грабь на здоровье! Вольному воля!

Порой эта сволочь так близко к обозу подходит, что слышно, как перекликаются шакалы. Но нападать боятся. Ярмул войско ведёт. Случись чего — нещадно покарает.

Сам Алексей Петрович виден войскам каждый день. На марше вместе со всеми пыль глотает или в грязюке вязнет — это уж как придётся. И генерал Вельяминов вместе с ним. Наверное, уж порешили, где крепость поставят. Для вольного казачества и солдатиков служивых станет дела: лес вали, пни корчуй да рвы рой.

В один из дней проходили через городишко. Село не село, аул не аул — басурманское племя кто разберёт? Застали на улице двух женщин, не русских, но красивых. Иудейской веры. И ничего, не тронули. Так отпустили, с миром. В одном из домишек обнаружился священник католической конфессии, отец-иезуит. О находке незамедлительно донесли Алексею Петровичу. Генерал в нелицеприятных выражениях велел святого отца сопроводить за Терек, до самого Моздока. Вот и всё веселье обозной жизни. Скучно Федьке Туроверову обоз охранять. Ой, скучно!

* * *

Так и шнырял гребенской казак взад и вперёд вдоль растянувшейся на пару вёрст вереницы повозок, конных и пеших отрядов, пока не привлёк его внимание чудной дядька. Впрочем, не очень-то и чудной, а просто любопытный.

   — Так ты, значит, Георгиевкий кавалер? — спросил дядька для начала разговора.

   — Так точно, — коротко рапортовал Фёдор.

   — Да-а-а-а-а, — протянул дядька, закуривая короткую трубочку. — Вы, как я думаю, все тут герои-пограничники. Экий ты бравый молодец! А конь-то у тебя, видать, из самого Карабаха. На таком и князю не стыдно в бой идти. Так ли?

   — Так точно, — подтвердил Фёдор.

   — Экий ты немногословный, сынок. Сам — бравый воин на знатном жеребце гарцуешь. При шашке, при ружже, при ордене, а слова из тебя не вытянешь. Не офицер ли? На первый взгляд вас, казаков, не разберёшь... Коли пики нет — значит, офицер.

   — Не-а... — улыбнулся Фёдор.

   — Оно и видно. Шашка-то у тебя простая, не офицерская... Экая ж у тебя красивая коробка! С царским гербом!

Фёдор вздохнул. Лядунницу^[3] он получил в наследство от Пашки Темлякова, убиенного казака Хопёрского полка. Эх, как попали они тогда в засаду в