мужика до кондиции, выражаясь по-твоему. А зачем?

— Какая разница!

— Но почему Шекельграббер оказался в Армянском переулке?

— Наверное, любовница предостерегла от папы, он и поехал объясняться.

— Спозаранку?

— Знал, что Заклепкин рано утром гуляет с собакой.

Наверняка Размахаева «раскололась», поэтому и миллион Шекельграббер у нее оставил, — подумал я…

Домой попал поздно. В почтовом ящике нашел анонимную записку, но сообразил, что от сбежавшего Горчицына. Он продолжал делать намеки. Писал, что однажды подвозил Размахаеву в Армянский переулок и та, тяжко вздохнув, призналась, что отец расстроил всю ее половую жизнь. Лучше б сознался, что спрятал кошелек Поглощаева, мелкий пакостник!.. Записку я смял и поднялся на свой этаж. Выдернул гвозди из двери и починил замок на скорую руку, попросив у соседа инструмент. Потом позвонил Поглощаеву:

— Зачем вы разболтали всем кому ни попадя, что мне известен убийца?

— Да никому особенно… А что такое?

— Да ничего особенного: он застрелился.

Поглощаев по привычке надолго умолк. Когда мне надоело ждать, я вспомнил о самом главном:

— Послезавтра приду за гонораром.

При упоминании денег Поглощаев воспрял:

— За что ж теперь платить?

— За то, что человека отправили на тот свет по недомыслию. Или умышленно? Вы ведь даже не спросили, кто застрелился…

Я прошел на кухню, зажег свет и обалдел. Ну когда, наконец, одомашнят животное, охотящееся на тараканов! Никаких денег за него не пожалею…

Через два дня я пошел в «Долину царей» за гонораром. В конторе сидел один Кашлин. Он отдал деньги, высчитав триста долларов, и заставил расписаться в какой-то липовой ведомости. Я спросил, где остальные сотрудники. Оказалось, сегодня хоронили Шекельграббера и с кладбища все уехали на поминки.

— А у меня персональные поминки, как бы филиалом, объяснил Кашлин и вынул из-под стола бутылку. Прятал он ее, видимо, по старой совдеповской привычке.

— Не думал, что Поглощаев так легко расстанется с деньгами.

— Да, — ответил Кашлин, размышляя о чем-то другом. — В стране вырос новый тип жлоба-жадины — Поглощаев. Он жалеет все для других, чтобы уничтожать самому.

— Зачем же он нанимал частного сыщика?

— Я настоял, — сказал Кашлин. — Терентьевич доставал какую-то левую нефть для Югославии, а «Долина царей» была официальной «крышей» за посреднический процент. Милиция могла до этого докопаться, если бы всерьез занялась Шекельграббером и подняла документацию. Вот и пригласили вас.

— Все равно платить, — сказал я.

— Одно дело оплатить вас, другое — всю правоохранительную кормушку.

— Для этого Размахаева и просила меня подозревать Терентьевича?

— Почти, но велел ей я.

— А кто спрятал документы Поглощаева?

— Горчицын по моей подсказке, чтобы Поглощаев перепугался до смерти и чтобы активизировать вашу деятельность.

Меня отчего-то тоже потянуло на откровенность.

— Зря старались. Думаете, это я поймал Заклепкина? Это милиция, а я — подставка, создававшая видимость поиска Заклепкина вычислили в первый же день.

— Ну и правильно, — сказал Кашлин. — Идет перераспределение средств любыми немыслимыми способами. Сами видите, вся деятельность в стране — суета и только. И как ни крути, грабим мы собственное добро очень дружно и по взаимному согласию, только одни — по мере возможности, а другие посильно мозгам. Но смешнее всего смотреть на эти жалкие потуги сохранить и увеличить награбленное, вложить в какое-нибудь дело, которым заправляют такие же воры, но организованные в банду.

Мы выпили за помин души Шекельграббера.

— А старик еще жив? — поинтересовался я.

— Жив, но не выживет, потому что не хочет. Он умер вместе с партией в девяносто первом.

— А что будет с Размахаевой?

— Замуж Марина больше не выйдет. Я обрекаю ее быть моей любовницей до климактерического возраста за ошибки юности.

— Кажется, я понял: Заклепкин спал и видел дочь за Терентьевичем, Шекельграббер путался у всех под ногами и знал много компромата, а Кашлин собрал их в снежок, бросил в стену и ушел с Размахаевой в обнимку… Но ничего у вас не выйдет: во-первых, вы скоро сопьетесь; во-вторых, Размахаевой вашего кошелька надолго не хватит.

— Нет, я очень богатый. Могу подкладывать стодолларовые бумажки под ножки стола, чтоб не качался, — сказал Кашлин. Заберу свой пай из фирмы и уйду обратно в институт. Брошу пить и буду жить по Брэггу: питаться салатом, аплодировать каждому своевременному «стулу» и, глядя на двухнедельную мочу в баночках на подоконнике, радоваться, что осадок так и не выпал. Где, кстати, ваш друг из «Московского лесбиянца»? Он сулил мне экземпляр «Чудо голодания»…

P.S. «Товарищ полковник. Нормативно оформленный рапорт о проделанной работе по делу гр. США Д.Шекельграббера я представил, но, будучи куратором Союза журналистов, не удержался и написал еще беллетризованный (то есть олитературенный) отчет, изменив фамилии и исказив факты. Прошу Вашей санкции на печать данного произведения в периодике под псевдонимом. Прошу также вынести благодарность куратору Сандуновских бань».