Прямо рвет его. Мне жалко стало: «Не в этом ли ремешке дело? Я снял нечаянно…» Так и есть: приделали ремень — и комбайн пошел. А председатель все равно наскочил: «Хорошо, что сознался. А то бы все равно нашли — и получай семь лет принудиловки. Больше не пойдешь караулить — занимайся своими арбузами…» А знашь почему его злось взяла, Степа?

— Почему?

— Мы с тобой в колхозе Пушкина числимся. И все время последни. А ему в первы выскочить надо. Вот и прицепился ко мне с ремнем. Ты как думашь? Неуж бы меня в тюрьму посадили? За ремешок-то?

Степа промолчал. И старик потемнел лицом и еще сильнее задумался.

Счастье мое и злосчастье мое

Вот и война закончилась. Вот и отец из госпиталя приехал. Стал отходить от ран, поправляться. Идет время, бежит, как река. И только Степа один не меняется: все такой же… Недаром мать его, Наталья Васильевна, часто засмотрит на сына, засмотрит да подопрет кулачками щеки и скажет:

— Ох ты, счастье мое, и злосчастье мое! Чё жо из тебя и получится. Уж больно простой ты. Куда тебя потрясешь…

— Куда, куда, — рассмеется Степа. — Я скотником на ферму пойду. Сын — скотник, мама — телятница, все трудодни заберем!

— Ничё ты, сынок, не тямашь. Я по нужде оказалась телятницей — не пришлось почти поучиться. А ты у нас грамотной. Тебе надо в городе жить!

— Как ты сказала, мать?—это старший Степан подключился.

— В Курган, говорю, Степе надо. Поступать на како-то предприятие. Поживет, обживется, может, нас к себе вызовет. Все жо родители…

— Неправильно, мать, неправильно! Я отсюда никуда не поеду. Я здесь и дышать начал!.. — это снова старший Степан.

— И я не поеду! — Степа смеется, и глаза открылись, большие…

— И мне чё-то неохота отсюда, — смеется Наталья Васильевна. — Ну, ладно, извиняйте старуху. Пошутела я, попытать решила. Да куда уезжать-то! Вон како в окно солнышко…

С этим солнышком и закончилось детство Степы Луканина. С этим солнышком и пришла его юность.