Ламагари. А его мама в это время сможет навещать папу на том дальнем острове.

— Но разве это не слишком большая ответственность — чужой мальчик в доме? — испугалась тетя Деспина, услышав, что дедушка пригласил Алексиса.

— Деспина, прекрати молоть чепуху! — прикрикнул на нее дедушка — в третий раз с тех пор, как объявили диктатуру.

Мы словно летели к Ламагари на катере. Еще причалить не успели, а уже подняли крик:

— Но-о-о-о-оли-и-ис! Артеми-и-и-и! Одиссе-е-е-е-а-а-ас! Авги-и-и-и!

Наши друзья сбегались на мол один за другим — кто из сосен, кто из-за камней, кто с пляжа.

— А этот тихоня кто? — фыркнула Артеми, увидев Алексиса, скромно стоящего в стороне.

— Мой лучший друг в городе, — отвечаю.

— Вы всё еще держите постояльцев? — спросил дедушка у Нолиса.

— Их забрали, — огорченно отозвался тот. — И увезли на другой остров.

— А почему ты перестал приходить заниматься? — в шутку побранил его дедушка. — Уже сколько дней стоит отличная погода, а тебя нет как нет…

— Я нашел работу в дальней деревне. У военных… Мою лошадей.

Дедушка потрепал его по голове и пошел искать кир Андониса.

Нолис все тянул меня в сторону — ему не терпелось узнать про Никоса.

— Уехал, — прошептала я. — Мы вам потом расскажем. Чтобы все сразу услышали.

Мы носились по всей Ламагари. И какая же она странная зимой! Башни и амбары стоят закрытыми, а лачуги выглядят еще беднее. И только прибрежная галька, отмытая и оттертая морем и дождями добела, по-прежнему сияет под солнечными лучами. В одном углу пляжа сиротливо притулился позабытый всеми «Арион», бочка Пипицы. С выбитым днищем, покореженными ржавыми обручами, бедный «Арион» заставил нас вспомнить о Больших неприятностях.

— «Чтоб мне поцеловать мою мамочку и папочку в гробу, вольно или невольно». «Пусть меня разрежут на кусочки и побросают в торбу», — передразнила ее Артеми, и мы покатились со смеху.

Мы пошли к нашим камням, и я сказала Нолису:

— Теперь ты садись на трон. Ты самый старший. Нолис сел. Все молчали. Вокруг нас царило такое безмолвие и покой, что слышно было, как тикают часы Никоса на запястье у Нолиса. Мы даже нашли гнездо краба. Подняли несколько камней, а там — гигантский краб-мама с детенышами, и они давай от нас пятиться в ужасе. Мирто что-то держала в руке, потом разжала пальцы — и послышался тихий всплеск. Три золотые звездочки поблескивали в море посреди разноцветных камешков. Артеми кинулась доставать.

— Нет! — крикнула Мирто, и Артеми отпрянула.

В воде снова появилась мама-краб, схватила одну звездочку клешнями и поволокла к себе в гнездо. Маленькие крабики позади нее пытались ухватить оставшиеся.

— Ах, но они же заберут, заберут звездочки, а они такие хорошенькие! — в отчаянии крикнула Артеми. — Такие прекрасные, блестящие звездочки!

— Они мерзкие! — процедила Мирто. — Оставь их, пусть крабы спрячут их глубоко-глубоко, чтобы никогда больше эти звезды не появились на белом свете.

— Может, пойдем на Мельницу со сломанным крылом? — предложил Нолис, и мы помчались.

Толкнули полуоткрытую дверь, она снова, как и тогда, заскрипела, снова показалась винтовая лестница, только больше не слышно было ничьих шагов и никто не выходил нам навстречу. Здесь больше не было Никоса, который бы нам улыбнулся. Мы поднялись в его каморку. Там в углу все еще стоял кувшин.

— Друзья, — вдвоем заговорили мы с Мирто, — Никос уехал в Испанию.

И повторили ребятам его письмо, которое выучили наизусть.

Так Алексис впервые услышал про Никоса и леопарда.

Если бы я родилась писателем, я бы написала совсем другую историю — радостную. Я бы рассказала про Никоса и леопарда. Нет, не про то, как он прятался на Мельнице со сломанным крылом и в каморке с птичьими клетками. И не про то, как леопард лежал израненный в большой гостиной. Я бы написала, как Никос вернулся верхом на леопарде, у которого теперь новые глаза — оба голубые. А может быть, я написала бы про то, что они вернулись по небу, научившись летать. Я бы написала про то, что сначала они навестили нас в Ламагари. А потом стали летать по всему миру, и везде, куда бы они ни заглядывали, все дети становились ОЧСЧА, ОЧСЧА!

— Ну, и где же эта Испания? — спросил Одиссеас, когда мы присели на каком-то камне отдышаться после беготни.

— Там, — и Мирто махнула куда-то вдаль, в сторону моря.

И вдруг, не сговариваясь, мы вскочили на ноги, приложили руки к губам и закричали:

— Привет, Нико-о-о-о-ос! Слышишь нас? Приве-е-ет, Нико-о-о-о-о-ос!

Ветерок подхватил наши голоса и унес их далеко-далеко в море. Алексис кричал вместе с нами, и не важно, что он никогда не встречал Никоса и леопарда…