рук.)

Входит Полина Викторовна с двумя сумками продуктов.

Полина Викторовна. Поехали, Лена!

Лена. А удобно ли, Полина Викторовна?..

Полина Викторовна. Ничего неудобного тут нет. Поедем, Лена, веселей будет!

Борис. Ну пошли. А то жара какая… (Подмигнул Лене, взял у Полины Викторовны сумки и вышел вслед за Полиной Викторовной и Леной.)

Хлопнула наружная дверь. После некоторой паузы стук в дверь. Стук повторяется.

Открывается дверь, показывается Ермаков.

Ермаков. Можно?.. Ушли! (Входит в комнату. В руках у него бумага. С каким-то особым интересом оглядывает всё вокруг. Подходит к другой двери; входит в смежную комнату.)

Некоторое время комната пуста.

Ермаков возвращается. Он все время оглядывает комнату. Непонятно — что нужно здесь этому человеку? Но, видно, это не искатель приключений, и не вор, и не человек, который что-то ищет в этой квартире. Он обходит комнату, оглядывая стены… вещи… Долго смотрит на старинную люстру. Подходит к камину, трогает руками изразцы… Останавливается у фотографии молодой красивой женщины и ее сына-капитана; вынул из кармана белоснежный платок, протер стекло на фотографии женщины…

(Шепчет.) Бабушка… Бабушка… Здравствуй, Людмила! Люда!.. Пятьдесят лет назад я в первый раз вошел в эту комнату… Помнишь, Люда?.. Помнишь?.. И впервые за сорок шесть лет я снова здесь!.. Снова здесь! Снова у тебя, Людмила! (Ласковым шепотом.) Здравствуй! Помнишь, ты говорила: «Тише… Мама услышит!..» (Улыбнулся.) «Мама услышит…» (Покачал головой, обернулся, подошел к столу, оперся руками. Обращаясь к зрительному залу.) Да… человеку свойственно мечтать! Фантазировать! Вспоминать!.. И если бы вы спросили меня, старого, искалеченного, вывернутого наизнанку Михаила Ермакова — хочу ли я вернуть себе свою молодость?.. Силу?.. Энергию?.. Вернуть свое влюбленное сердце?.. Пору крылатой мечты?.. Я вам ответил бы: «Нет, не хочу!» Потому что я потерял бы больше, чем свою молодость! А вся моя жизнь?..

Да… многие не поймут меня! И я не осуждаю. Многие могут смеяться надо мной: к чему пришел Михаил Ермаков? К чему?.. Какие блага получил он за свою, полную тревог, боевую жизнь?.. Старческое одиночество! Трижды простреленные легкие! Перебитые ноги! Бессонные ночи старика! И больное сердце! Пенсия… и отдельная комната в коммунальной квартире!.. Нет, тот, кто думает обо мне так, — тот не знает радости жизни! (Пауза.)

Я тоже вырос в этом доме, как мой Борис!.. Вы не знаете, почему я Бориса называю «моим»?.. Борис — мой внук! Да, мой внук! Сын моего родного сына, Геннадия (посмотрел па фото капитана)… который погиб под Берлином в самые последние дни войны… от «случайной пули»… (Усмехнулся.) «Случайная пуля»… Есть же наивные люди, которые думают, что на войне бывают «случайные пули»… Пусть так думают, если им от этого легче на душе! (Подходит к фотографиям па стене.) Да, Людмила… Людмила… Были ли мы счастливы с тобой? Да, были! Были, Люда! И никто о нашей радости не знал… Никто о нашем счастье не знал… Знали только ты да я! Ты да я!

Затемнение

* * *

Двор большого старого московского шестиэтажного дома. До сих пор здесь сохранились чугунные скамейки… часть чугунной ограды. В остальном — приметы нового.

На скамейке сидят Ермаков и старик в очках, на нем серая кепка.

Старик в очках. Вы пенсию получаете?

Ермаков. Получаю! А как же без пенсии?

Старик в очках. Да, без пенсии, конечно, никак! А сколько вы получаете?

Ермаков. Получаю сколько полагается.

Старик в очках. Это хорошо! Очень хорошо… раз «сколько полагается»…

Ермаков. А вы давно здесь живете?

Старик в очках. Давненько! С самого своего рождения!..

Ермаков. И все время в этом доме?

Старик в очках. Да, аккурат в этом доме! Мой батюшка здесь дворником работал… (Смеется.) Пролетарского происхождения, одним словом! А я здесь водопроводчиком трудился. Вот оно как обстоят дела. Сорок два года трудового стажу!

Ермаков. И вы помните хозяев этого дома?

Старик в очках. Горшковых-то? Этих проклятых?! Кто их в Москве не знал. Богатые были люди… Как Новый год — подарочек папаше. Конфекты разные… и всякая прочая ерунда, чтобы исправно служил… Хитрый был барин, сукин сын!

Ермаков. А Ермаковых не помните, Павел Тимофеевич? Они тоже жили здесь при Горшковых…

Старик в очках. Ермаковы… Ермаковы?.. Разве всех упомнишь? Дом-то большой! И сколько людей он пережил… и честных… и негодяев разных!.. (Смотрит на карманные часы.) Ого, сколько времени ушло! Пойдем, Михаил Константинович…

Ермаков (поправляя). Михаил Николаевич.

Старик в очках. Пошли, Михаил Николаевич! Ударим в «козла»!

Ермаков. «Козлом» не увлекаюсь!

Старик в очках (кряхтя, поднимается со скамейки). Значит, скучная у тебя жизнь, дружище! Липовый ты пенсионер, если в «козла» не играешь, вот что я тебе скажу! (Уходит.)

Ермаков (горько улыбнулся). Пролетарского происхождения! Помню я тебя, Павел Тимофеевич! Помню, Паша! И отца твоего помню… Тимофея! Черта с два я что-нибудь забыл! Все помню! Все!.. (Зрителям.) Вот здесь (указывает рукой), в подвальном этаже, жил мой отец, типографский рабочий, Николай Николаевич Ермаков… Будто эта сволочь (указывает в направлении, куда ушел старик в очках) не помнит моего отца!.. Помнит! Мать мою звали Ефросиньей… Я был единственным сыном… И если бы я мог показать вам мою фотографию, когда мне было восемнадцать — двадцать лет, вы сказали бы, что это фотография моего внука Бориса, которого вы хорошо знаете. Правда, ростом я был выше его, шире в плечах, но лицом — вылитый Борис! Нет, не присматривайтесь ко мне… В моей внешности сейчас вы уже ничего общего с Борисом не найдете! Меня били железными прутьями, сапогом наступали на горло, кулаком выбивали зубы! Я перенес все! Все, что только может перенести человек! Но, как видите, я жив! И не только жив, но и очень счастлив! Честное слово, счастлив! (Сердито взглянул туда, куда ушел старик в очках, пробормотал.) Пролетарского происхождения… Гады! Сукины дети!.. (Поворачивается к зрителям.) Этот дом пятьдесят лет назад так же стоял здесь, как и сегодня… Домовладельцы Горшковы жили на четвертом этаже… Бельэтаж… второй… третий и четвертый этажи занимали врачи… инженеры… юристы… государственные чиновники… деловые люди, одним словом! Квартиры у них были большие! Роскошные! В Москве этот дом был особым домом!.. А мы жили внизу, в полуподвале… вон там! Отец мой получал мало. Из кожи лезли вон родители, чтобы сделать из меня человека, и отдали в Московский