крови герцогиню было сейчас нельзя, как бы барону этого ни хотелось: дурманящая слюна вампира в момент его смерти тут же становится ядовитой, и оставайся клыки в теле жертвы — он за компанию прихватит с собой в посмертие и того, кого кусает. Уж кому, как не Владу, было об этом знать! И первой его задачей было сейчас заставить Ирму выпустить Юрая из своих зубов.

События, тем временем, продолжали развиваться с неимоверной, поистине вампирской быстротой. Никто из досужих обывателей не успел еще и голову повернуть в сторону развернувшейся схватки, а Зборовский уже сумел раскрыть рот мычащей от злости и бессилия герцогине, и теряющий сознание Юрай рухнул на мостовую… Барон как раз решал, что лучше: мечом оприходовать даму, которую он держит в своих руках, — или уж одарить смертельным укусом, как вампир вампира. Но тут в игру вступил последний участник событий, до сих пор лишь со всё возрастающим беспокойством наблюдавший за ними из окошка кареты.

Собственно, операция была задумана точечной и молниеносной: внезапный укус ничего не подозревающего Юрая благородной незнакомкой, от которой он этого менее всего мог ожидать. Причем сразу же мертвящий укус вместо насыщающего, а возможность полакомиться впоследствии кем-нибудь повкуснее Филофей своей племяннице клятвенно обещал обеспечить. Десять ударов сердца до смерти, потом второй, контрольный укус — и в карету, на рысях!

Начальный этап был выполнен безукоризненно: клиент вышел из гостиицы один, без приятеля, и послушно подставил шею под клыки герцогини. Вот тут бы и порадоваться! Но после этого все стало развиваться как-то вкривь и вкось. Сначала укус вампирши непозволительно затянулся, а затем на порог стремительно вылетел спутник Юрая (Влад, барон Зборовский — ректор специально уточнил это заранее по своим каналам). Причем двигался барон с такой скоростью, что Филофей не смог бы отследить его без магии и в лучшие свои годы, лет сорок назад. А уж теперь, в почтенном и заслуженном своем возрасте, тем более.

Но именно на подобный случай старина Фил и контролировал ситуацию из стоявшей наготове с приоткрытой дверцей кареты. И теперь он решительно и так быстро, как только мог, сжал пальцами заранее подготовленный амулет с заклинанием. Тонитрум и фульмен цезитас, хокк!

Неимверной силы удар грома и вспышка света, обрушившиеся на сцепившихся в схватке Зборовского с Ирмой, а заодно и на лежавшего у них в ногах в полубессознательном состоянии Юрая, были страшны, хотя сами по себе и не опасны. Все, что от них требовалось — это ослепить и оглушить противников на недолгое время, а остальное было уже делом техники. К тому же у этого ошеломляющего заклятия «грома и молнии» имелась и еще одна изюминка: заточено и нацелено оно было прежде всего на людей, троллей, гномов и других тварей, имеющих только один облик. В оборотнях же и вампирах заклинание затрагивало лишь человеческий слой, так что если герцогиню де Монферре этот магический удар на время и оглушил, то делившая с ней тело и душу вампиресса оставалась в полной силе и должна была теперь, вырвавшись на свободу, еще успешнее сделать свое черное дело.

«Тонко задумано — могли бы сказать бы по этому поводу в другое время и в других мирах. — Но где тонко, там и рвётся»^[9]. План Филофея был блестящим и вполне осуществимым, но споткнулся на двух неучтенных обстоятельствах, одно из которых предугадать заранее было совершенно невозможно, зато другое его сиятельство ректор мог бы и принять во внимание, озаботься он разведать чуть больше о спутнике своего врага.

Во-первых, в защитном слое ауры Юрая со вчерашнего дня висело заклинание магического зеркала. И оно сработало сейчас самым наилучшим образом, недаром придумавший некогда это заклинание Шалидор почитался во всем Круге Земель как праотец и родоначальник магического искусства. Отразившаяся от зеркала светозвуковая волна со всей мощью ударила по выпустившему ее на волю волшебнику, на несколько долгих минут отняв у него зрение, слух и способность вообще хоть что-нибудь соображать. Именно из-за этого оглоушенный Филофей едва не пропустил возможность увидеть то, что случилось во-вторых. А полюбоваться было на что…

Хорший псарь может потратить на выучку своего кобеля месяцы и годы, добиваясь безоговорочного послушания. И четырёхлапая тварь будет будет послушно выполнять приказы, бегать за палкой и безропотно сидеть перед миской с мясом, не смея его и коснуться без дозволения хозяина. Всё это так. Но стоит этому, сколь угодно учёному, кобелю учуять запах текущей сучки — и прости-прощай, конец всей выучке: пара сцепится в один клубок, и оторвать их друг от друга будет невозможно ни приказом, ни силой, ни колдовством, разве что пилой надвое распилить. Вампиром ведь была не только Ирма, но и Влад Зборовский. И когда удар заклинания высвободил подлинную сущность обоих из человеческой оболочки, в Круге Земель не осталось уже ничего, что смогло бы удержать ошалевших от вожделения самца и самку вампирской породы от самой старой на свете схватки.

Что значат людские долг и честь, когда тебя призывает голос крови и неизбывная жажда отыскать пару вровень? Когда, после всех этих уныло-плоских, одноликих любовников и любовниц незамутненно человеческой породы, посчастливилось наконец-то встретить подобного себе? Подобную себе? Прочь, прочь ненужную одежду — в клочья, с треском! Вернуть истинную бледность лицам, выпустить на волю клыки и когти, прояснить красными всполохами глаза и слиться наконец воедино в саднящем стоне желания и вожделения. Снова и снова погружаться в жаждущие глубины — и всё так же снова и снова принимать в них того, о ком мечтала все эти годы. Вцепляться зубами в ее плечо, исступленно и ожесточенно царапать его спину в этом безумии страсти, когда ваши тела скользят друг по другу в жарком поту, когда вкус чужой крови на губах утоляет не голод желудка, а совсем другой, извечный голод по истинной паре… Сливаться в единое целое неудержимо и неостановимо, наплевав на всех и позабыв обо всём на свете, опять и опять — до тех пор, пока не рухнет небосвод…

… И в какой-то миг небосвод действительно рухнул, впиваясь каленым железом своих осколков в ту часть оголенного тела Зборовского, которая в этот момент в очередной раз взлетела вверх, готовая через мгновение снова устремиться вниз.

У каждого возраста — свои плюсы и свои минусы. Долгие годы, проведенные за университетской кафедрой или в магческих изысканиях, не прибавляют ни подвижности, ни изящества: упитанное академическое брюшко было столь же неотъемлемой чертой профессорского облика, как легкое покашливание в разговоре или