Сергей Шведов Рождение империи. Белые волки Перуна

Часть первая Стрела Перуна

Глава 1 Рождение Волка

Всю ночь валил снег, такой мягкий и пушистый, что казалось он готов укрыть всякого, кто рискнёт довериться его радушию. Такие простаки, случалось, находились, но далеко не всем удавалось потом подняться с мягкого ложа, устланного белым пухом ощипанных Стрибогом лебедей.

А прогулки по такому снегу - сплошное мучение, особенно если путь ваш лежит по краю яруги, и шаг в сторону может привести к обвалу, когда вам придётся катиться грязным комом на дно, ощущая собственными боками все неудобства подобного способа передвижения. Леший не всю зиму напролёт спит в берлоге, а частенько просыпается от звука шагов по скрипучему снегу, чтобы подставить ножку неосторожному путнику.

Ладомир долго вытряхивал ледяные крошки, набившиеся под кожух, и морщился от талой водички, которая заструилась тоненьким ручейком по разгорячённой долгой ходьбой спине. В довершение всех бед он повредил правую ногу. Пришлось рвать рубаху и накладывать тугую повязку, чтобы иметь возможность двигаться на своих двоих, поскольку рассчитывать на чужую помощь в этих глухих местах рассчитывать не приходилось.

С трудом, но он выбрался по откосу наверх, исцарапав при этом руки о жёсткий оледенелый кустарник, и прилёг под мохнатыми лапами зеленого исполина, чтобы отдышаться и наметить дальнейший путь к цели. А цель у Ладомира была, хотя о ней не стоило распространяться вслух. Бор ведь только кажется спящим, а на самом деле здесь тысяча глаз и ушей, выслеживающих чужую тропу и подслушивающих чужие тайны, чтобы потом ставить засеки на пути излишне доверчивых. Так говорил Бирюч, и Ладомир ему верил, потому что, во-первых, Бирюч прожил на этом свете в два раза дольше, а во-вторых, он был близким к Вадиму человеком, а уж для Перунова кудесника нет тайн в подвластном богам мире.

Над головой отрока застрекотала сорока, главная доносчица этих мест. Ладомир насторожился и, чуть пригнув зелёную лапу, выглянул наружу. Шустрый беляк, вняв предостережению, уходил, петляя по снегу, от чужой возможной стрелы. Будь у Ладомира лук, он бы попытался достать ушастого, но кроме ножа у него ничего не было под рукой. Не до забав сегодня Ладомиру, не за ушастым беляком он пришёл сюда по наметённым Стрибогом сугробам. Его заботы куда серьезнее, и предстоит ему в этом бору самая важная в жизни встреча. Ладомир подул на замерзающие руки и сунул их под кожух, нащупав на груди костяную рукоять ножа. Спорить с хищным зверем, не имея хотя бы одного железного клыка, - дело зряшное. И спор этот будет до крови, которая горяча даже на морозе, что у человека, что у животного. Но даже горячая кровь не спасала сейчас Ладомира от холода, и через вывернутую шерстью внутрь кожу он чувствовал покусывания ледяных блох. Нет, нельзя доверять ложу из пуха Стрибоговых лебедей. Стрибог ревнует Перуна и не любит его печальников.

Бор хорош летом, когда наполняется гомоном птиц, пугаемых отоспавшимися за зиму лешими. Леших, хотя они и редкостные пакостники, Ладомир не боялся. Бирюч сказал, что человеку сильному и бесстрашному они вреда не нанесут, а коли будут на ногах виснуть, то нарисуй в воздухе знак Перунов - мигом отстанут.

Иное дело - вилы, с этими ухо следует держать востро. По рассказам Войнега, вилы, лесные девы, особенно опасны в лунную летнюю ночь, когда водят свои хороводы по берегам рек, ручьёв и озёр. В это время лучше им не попадаться - закрутят, запутают, заплетут в зелёной хмари так, что не заметишь, как себя потеряешь.

Волка Ладомир не увидел, а сначала почувствовал. Холодок вдруг, пробежал вдоль хребта, и это был озноб не от талой воды, не от страха даже, а от предчувствия чего-то необыкновенного. Волк был уж как-то слишком велик, во всяком случае, матёрый, с почти белой шерстью, лишь лёгкой тенью проступающей по фону такого же белого снега.

Ладомир застонал, привлекая к себе внимание матёрого, и пополз по глубокому снегу прочь от своего ненадёжного убежища. Волк не сразу поверил в Ладомирову слабость - долго кружил поодаль, обнажая в нетерпении острые клыки.

Для верности Ладомир слегка оцарапал себе руку ножом, и несколько горячих капель упали на снег. Судорожно-быстрым движениям елозящего в страхе по сугробам тела и стонам, признаниям в слабости, должен был поверить самый осторожный хищник. Матёрый был теперь уже в шагах десяти, уверенный в своём превосходстве над ослабевшим человеком, и эта уверенность топорщилась шерстью на загривке и пеной капала с клыков.

Ладомир едва не прозевал прыжок волка, то есть рассчитал-то он всё верно, но в последний момент лезвие ножа зацепилось за отворот кожуха, и костяная рукоять капризной рыбёшкой выскользнула из занемевших пальцев. Из звериной пасти дохнуло смрадом, и острые клыки едва не вонзились в мягкое человеческое горло. Ладомир закрылся локтем и, извернувшись, нащупал таки левой рукой свой утерянный было нож. Теперь с матёрым они были на равных - один мог рвать, другой колоть. И ни тот, ни другой не хотел умирать - слишком уж буйно жизнь бродила по их жилам и рвалась наружу хриплым рыком, в тщетной надежде запугать противника и принудить его к сдаче. Но на пощаду в смертельной схватке рассчитывать нечего, и оба хорошо это понимали, а потому всё глубже и глубже зарывались в снег, не в силах разорвать смертельных объятий.

Удар Ладомир наносил, казалось, наверняка, но матёрый был готов к такому обороту дела и успел остановить в последний момент смерть зубами. Хват у него был железный, а в расчёт он не взял только одного - у человека две руки, и то, что начинает одна, вполне успешно может завершить другая.

Довольно долго они лежали на снегу, тесно прижавшись друг к другу, потом живой Ладомир поднялся и забросил себе на спину мёртвого волка. Матёрый был тяжёл, и пошевни отрока сразу же утонули в снегу, как только он сделал первый шаг.

А до родного гонтища путь был неблизкий - по насторожившемуся лесу, у которого Ладомир украл волчью жизнь, не заплатив положенной виры. Правда, он мог сослаться на собственную кровь, сочившуюся из распластанной звериными когтями щеки, но это была слишком малая плата. И лес, как мог, мстил убийце, бросая ему под ноги сучья и коренья. Не хватало ещё, чтобы обиженный дух волка призвал родичей к мщению, и обиженная звериная стая повисла бы у провинившегося отрока на пятках.

Небо уже покрылось солью, когда Ладомир, наконец, добрался до гонтища и, задыхаясь от напряжения и усталости, откинул сшитый из шкур