- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (69) »
Гражданскую…. огрызок!
Штрафники засмеялись.
— Раз-говорчики! Ста-новись! Равняй-сь! — заорал капитан.
Подошёл лейтенант. Прикрикнул, — а ну тихо!
Пополнение для штрафной роты отвели в сторону, отдельно от общего строя. Командиры провели перекличку, доложили капитану.
Тот провёл краткий инструктаж. Приказал не курить в строю. Предупредил, что отставшие и потерявшиеся приравниваются к дезертирам, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Кто — то из штрафников запальчиво крикнул из середины строя:
— Напугали блядь абортом!
Крикуна перебил хриплый насмешливый голос.
— Молчи Клёпа! Вологодский конвой шуток не понимает: стреляет без предупреждения!
Раздался хохот.
Капитан выждал, когда смех утихнет. Покатал желваки. А потом сказал медленно и отчётливо:
— Ну вот, опять весёлые попались. В прошлом эшелоне было двое таких-же. Смеялись и досмеялись. Метрах в ста отсюда лежат. Для них война уже закончилась!
Сказал он это так буднично и просто, что все поверили. Так и есть. Шутки закончились. Помрачнели.
Капитан, уловив смену настроения, усмехнулся.
— Ну что, пошутковали?!
— Куда идем-то? — крикнул кто-то.
Капитан не ответил, дал отмашку рукой.
Стоявший рядом старшина громко, напрягая на шее жилы, гаркнул:
— Напраа-воо! Шаго-оом арш!
Эшелон двинулся назад, а штрафников повели в сторону фронта. Уже светало.
Багрово-красное солнце поднималось из-за кромки леса. Чёрными провалами зияли не прикрытые двери вагонов-теплушек.
Были эти провалы мрачны и неразличимы, словно будущее этих людей, целой страны. Чернота как бы сожрала всякую надежду.
* * *
Через пару часов марша до колонны донесся странный низкий гул. Все поняли, что это канонада. Значит фронт рядом. В штрафники часть бойцов попала из кадрового состава. Это были бывшие красноармейцы и сержанты всех родов войск: пехота, артиллеристы, танкисты. В основном обыкновенные «залётчики», отправленные в штрафную за нарушения дисциплины: самоволки и пъянство. Были и осужденные за совершение воинских преступлений: самострелы, дезертиры, растратчики, или просто те, кому не повезло. Один из них — Аркаша Гельман. Служил он в запасном полку, охранял склад. Однажды подошёл начальник караула — старший сержант Ширяев. За ним — сани с двумя лошадьми в упряжке. Ширяев — старослужащий, взрослый, авторитетный. Молча, отобрал у часового винтовку. Штыком сковырнул замок с двери склада. Потом погрузил на подводу продукты и уехал. Гельман понял, что произошла самая обыкновенная кража, которой он не помешал. Нужно было доложить командованию. Но ему было всего семнадцать, а кражу совершил начальник караула. К тому же, как закладывать своего брата солдата? А если завтра вместе с ним на фронт? Пока Гельман решал для себя непростую дилемму, прибывшие кладовщики обнаружили кражу и подняли шум. Командир полка дал команду, немедля отыскать воров! Целая группа командиров и дознавателей рыла и копала. Хотя чего было искать? Ширяев уже с самого утра ходил под мухой, а у Аркаши Гельмана в глазах читалась вековая печаль всего еврейского народа. Естественно его арестовали. Затем увели сержанта. У Гельмана забрали комсомольский билет и другие документы. Неделю он просидел на гарнизонной гауптвахте в ожидании приговора. Процедура трибунала почти не запомнилась. Оба сразу же сознались. Учитывая военное время и тяжесть совершенного проступка, председатель трибунала через десять минут зачитал приговор: обоих к расстрелу. Факты были налицо, время суровое. Военное! Когда уводили из зала, Гельман обратил внимание на плакат, висевший на стене: «Кончил дело — уходи!» В голове мелькнуло: «Дело окончено, теперь можно и на тот свет». Двое солдат повели вниз, в полуподвал, в дальний конец почти совсем темного мрачного коридора, вдоль которого неспешно расхаживал часовой с револьвером в кобуре. Железная дверь, круглый глазок. Щёлкнул ключ, скрежетнул засов. За спиной глухо хлопнула дверь. Скрежет, щелчок… щелчок… В камере темно. Слабо сереет, вернее слегка угадывается окно, забранное ржавой решёткой. Привиделось, будто по камере похаживает, расстрелянный в 37 году дед. — Дедушка, тебя не убили? Ты живой? Дед сапогами поскрипывает, то и дело спички чиркает — потухшую папиросу зажигает. А папиросы хорошие, душистые… — Ну как же живой, внучек? Убитый, Аркашенька. Как есть мёртвый. Но ты не бойся. Это не больно. — А как расстреливают, дедушка? Дед сел на корточки перед дверью, мигнул Аркаше и говорит: — По разному внучек. Если заключенных много, ночью вывозят на полигон. А если немного, тогда прямо в подвале. Тоже ночью. Из нагана в затылок. — А почему из нагана, а не из винтовки? Или маузера? — Эхге-эхге-эхге! — засмеялся, как закашлялся, глубинным, хриплым своим смехом дед: — Из нагана, это чтобы потом из кровавых луж гильзы не собирать. Потом дед пропал, как растворился. Ночь прошла в каком-то полузабытьи. Сон — это ведь репетиция смерти, разве можно спать людским сном перед сном вечным? Утром дали тёплую баланду. В алюминиевой миске, тараща белёсые глаза, плавали рыбьи головы. Гельман ничего не мог есть. От одного вида баланды подкатывала тошнота. Все силы уходили лишь на то, чтобы уговарить себя: не орать, не завыть, не забиться от смертельного страха под нары. От ночной беседы запомнилось, что расстреливают по ночам. Поэтому днём он полудремал-полубодрствовал. И вновь наступала ночь, долгая как тоска. Может быть последняя… Время останавливалось… Он тяжело лег на нары лицом вниз. Тело исходило страхом и вонючим, нутряным, будто прямо из кишок выделявшимся потом. Он взмок, озябнув, плотно прижался к нарам, чтобы согреться. И вдруг отчетливо услышал шаги. Они смолкли перед камерой. Слух обострился как у зверя. Как долго длится отпирание дверей снаружи: весь этот бряк, скрежет, скрип. Наконец ключ совершил положенные обороты. Лязгнул засов. Оббитая железом дверь ржаво распахнулась. На пороге камеры стоял конопатый насупленный конвойный в гимнастёрке. На его ремне кобура с наганом. «Гельман!» — бросил конопатый, «на выход!» Мелькнула мысль: «Господи!.. Ну вот и конец»! Шли темными коридорами и вдруг остановились. Надзиратель подвел к обитой чёрным дермантином двери. Гельман с огромным трудом пересилил себя, открыл дверь и зажмурился. Так и стоял с закрытыми глазами, ожидая пули в затылок. Ожидание казалось бесконечным. В кабинете за столом сидел офицер, с двумя большими звёздами на погонах. Перед ним стояла лампа с- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (69) »