Девица внимательно посмотрела на меня холодными зелеными глазами.

— Вы, должно быть, шутите?

— Внизу ждет такси.

— А почему бы вам не попросить больше? Чтобы уж сразу обеспечить себе и ужин…

И тут я понял, что она мне не нравится. Нет ничего хуже девушек, возомнивших себя умными и самостоятельными.

— Может, бросим состязаться в остроумии? Я — сын Анны Руд.

— О, — сказала она, — в таком случае вы получите деньги.

И протянула мне пятидолларовую бумажку, которую достала из своей записной книжки.

Снова зазвонил телефон. Я заплатил таксисту и вернулся с чемоданом в холл. Девушка бросала в бассейн золотым рыбкам корм из металлической коробки. Она подняла голову и явно скептически осмотрела меня с головы до ног. Но, спасибо Монике, взгляды таких красоток меня более не волновали.

— Так вы и есть тот божественный сын, который пишет божественный роман в Париже?

Я пропустил ее вопрос мимо ушей.

— Где все?

— Если под всеми вы подразумеваете свою мать, то она наверху. — Девица мило улыбнулась. — А поскольку вы явно изнываете от любопытства, вам будет интересно узнать, что я — новое приобретение. Прелесть Шмидт, секретарь секретаря, подруга золотых рыбок.

— Прелесть?!

— В год моего рождения в низших кругах общества Сан-Бернардино имя Прелесть было самым распространенным. Хотите что-нибудь заметить по этому поводу?

Когда я уезжал, здесь работала девушка, помогавшая Пэм. Ее звали Бернис. У нее был хронический насморк и больной отец.

— Что случилось с Бернис? — спросил я.

— Ее уволили два месяца назад. А я — новая метла.

Зазвонил телефон. Она взяла трубку.

— Доброе утро. Резиденция миссис Руд. Нет, боюсь, это невозможно… Никаких комментариев… Нет. — Она бросила трубку и повернулась ко мне. — Я обожаю этот дом. Всю жизнь мечтала отвечать по телефону: «Никаких комментариев».

Было ясно, что звонившие интересуются самочувствием матери. Я и сам волновался, но мне не хотелось обнаруживать беспокойство перед одной из тех современных девиц, которых хлебом не корми, только дай сунуть нос в чужие дела. И уж, конечно, не перед этой «метлой».

В противоположном конце холла был еще один бассейн, и Прелесть Шмидт перешла к нему, перетащив с собой телефон.

— Мои ноги, — пробормотала она. — Эти рыбы загонят меня в гроб.

«Ничего-ничего, голубушка», — злорадно подумал я и, подхватив чемодан, побежал наверх.

Мы так часто меняли дома, что я мог бы заблудиться в любом из них. Комнату матери я нашел только потому, что дверь была полуоткрыта, и я заметил розовую стену. В какой бы дом мы не въезжали и сколь бы непродолжительным было там наше пребывание, мать прежде всего отделывала свою комнату в розовый цвет. С безрассудной опрометчивостью, которая была всем известна, она тратила тысячи долларов на благоустройство домов своих друзей, и мне иногда казалось, что это — одна из причин, почему они так охотно предлагали ей свои жилища.

Я на мгновение остановился перед дверью, испытывая те же чувства, что всегда, когда долго не видел мать: смесь волнения и беспокойства, как будто мне было девять лет и я что-то натворил.

Мать лежала в постели. По крайней мере, называлось это «постель». Однако практически она была размером с площадку для бадминтона, вся заваленная газетами, письмами, записными книжками, телефонными аппаратами и корзинами с цветами; тут же стоял поднос с завтраком. И посреди океана предметов восседала маленькая, но господствующая над всей этой вакханалией женщина — моя мать. Она была полностью одета: черные брюки, розовая блузка и очки в алой оправе. В руках у нее был какой-то сценарий. Она вопросительно взглянула на дверь, как делала всегда, когда слышала посторонний шум, но тут же сбросила очки и улыбнулась.

— Ники, дорогой!

Мать протянула ко мне руки, но кровать, разделявшая нас, была столь велика, что, даже прыгнув к ней, я не сумел дотянуться до ее руки. Мы поползли по постели навстречу друг другу и наконец сумели обняться.

— Мой дорогой бедняжка! «Возвращение невозможно, роман завершающей стадии»… Ну и как он? Надо полагать, божественная девушка, а?

И хотя я достаточно изучил мать, ее слова резанули слух. Не хотелось, чтобы с ее тренированных уст сорвалось имя Моники. Вместо ответа я перешел в контратаку:

— Почему ты ничего не объяснила мне? Что случилось?

— Но, Ники! — Мать широко раскрыла глаза и ноздри ее дрогнули. — Во Франции знают о бедной Норме. Сегодня ее похороны.

Я посмотрел на нее, пытаясь угадать ее мысли. Неужели я вырвался из объятий Моники только для того, чтобы участвовать в похоронах Нормы? «Анни Руд с сыном на могиле старой подруги».

— Только и всего? — с облегчением спросил я, впрочем, не скрывая раздражения.

— Только и всего? — Мать была шокирована. — Как ты можешь быть таким циничным? Ты молод, а ведешь себя как бесчувственное животное. Норма была нашим другом, нашим старым другом. А когда друзья падают с лестницы и ломают себе шеи, это не «только и всего». Это трагедия. Запомни, бессердечный мальчишка.

— Я только думал…

— Что ты думал?

— Что могло случиться что-то еще. Я имею в виду, если репортеры и сплетники пронюхают насчет Ронни и тебя…

Я ожидал взрыва, но, как всегда, недооценил мать. Она только задумчиво улыбнулась.

— Пронюхают! Какое вульгарное слово. Ты набрался таких выражений в этой случайной английской школе. Пожалуй, я ошиблась, послав тебя туда учиться. Дорогой мой, если бы ты был старше, то знал бы, что отношения между мужчинами и женщинами не всегда бывают страстными. Ронни испытывает ко мне нежное, совершенно естественное влечение…

— Репортеры достаточно взрослые, чтобы оценить это.

— …и благодарность, — закончила мать.

— А что по этому поводу думает Сильвия?

— По правде говоря, мой дорогой, Ронни, конечно, пал довольно низко. Мы все знали, что он мнит себя Казановой только потому, что волочится за разными «звездочками». Норма, кстати, когда-то была одной из них. Но разве можно порицать его? Это ягненок, который угодил в лапы волку! Сильвия Ла-Мани — самая опасная женщина в Голливуде, особенно сейчас, когда срок ее контракта истек, а техасские миллионеры больше не вьются вокруг нее, и ей приходится бороться за существование. Она положила на Ронни глаз и теперь из кожи вон лезет, чтобы затащить бедняжку к Алтарю и заставить подписать вместе с брачным свидетельством десятилетний контракт… Нет, дорогой, ты знаешь, я ненавижу вмешиваться в чужие дела, но не сидеть же сложа руки!

Самое ужасное в этих словах было то, что произносились они вполне искренне. Мать в принципе