фундаменталистских моделей (а равно и соответствующих политических сценариев) на обширных просторах бывшей мировой периферии.

Демодернизация не является магистральным направлением социального развития, но она, пожалуй, уже и не просто эклектическая сумма разрозненных явлений преимущественного маргинального характера. Скорее всего, это многозначительный дополнительный вектор формирующегося универсума. В данной тенденции чувствуется, однако, энергичный импульс, прослеживается нарастающая вероятность принудительного наступления некоего момента истины цивилизации, ее критического пикового переживания (особенно в случае масштабных социальных, финансово-экономических или экологических потрясений). И, не исключено, — поворота истории — последующего утверждения на планете какой-то самостоятельной неоархаичной культуры, уже сейчас, подобно метастазам, в тех или иных полускрытых формах пронизывающей плоть современного общества, фактически лишенного собственной значимой социальной перспективы. Столкновение всех этих могучих волн порождает в итоге единый синтетический коллаж Нового мира.

Реплика. Мы, наверное, упустили из виду то обстоятельство, что когда формируется новая система, то все остальные страны, в том числе и Россия, уже являются частью этой системы и потому неважно, идет ли там унификация по части финансов или в области информатики. Раз это вообще система, то мы вынуждены реагировать и развиваться по законом этой единой системы, тех процессов, которые в ней происходят.

Совершенно верно, именно этот вопрос мне и хотелось бы обсудить в заключительной части выступления. Стратегический замысел, который был в различных модификациях декларирован в начале перестройки, в ходе нее, в постперестроечный период, — был в общем и целом столь знакомый востоковедам, специалистам по странам Третьего мира догоняющий алгоритм развития, т. е. процесс вхождения модернизирующейся культуры в обширное поле культуры Модерна, общества Нового времени. Но именно в этой декларации, этом намерении заключался исторический просчет руководства России. Россия входила в мир, который был охвачен кризисом постмодернизации…

Определенные аналогии с европейскими историческими кодами можно усмотреть в деятельности Петр I — своего рода российской Реформации, торжество идеалов Просвещения — в реформах Александра II, российскую промышленную революцию можно увидеть в событиях конца XIX — начала XX века. История же России-СССР в ХХ веке — это уже постмодернизационный процесс. И вот почему. Более важная составляющая процесса модернизации, чем индустриализация, есть воплощение идеала гражданского общества. Это основа общества Модерна, на которой, кстати, естественно развиваются и процессы индустриализации. Востоковеды и особенно африканисты хорошо представляют себе сложности реализации индустриальной модели развития в обществах, лишенных этой основы. Как правило, в них образуются эклектические социальные и политические структуры, лишь симулирующие соответствующие институты современного общества: псевдовыборы, псевдопарламент, псевдодемократия и т. п.

Для Постмодерна вообще характерно отсутствие собственной значимой социальной перспективы. Общество Постмодерна — на деле гораздо более хрупкая социальная конструкция, чем это представляется, а в каких-то своих проявлениях она просто химерична. В силу недостатка внутренней целостности, раздвоенности, многообразия противоречий между частной и публичной жизнью и т. д. Это общество во многом существует за счет исторического наследства, пока не расточит его. После чего, по-видимому, наступает черед следующего этапа исторического развития (или, точнее, инволюции) — распад социальной конструкции Постмодерна, нарастание откровенно демодернизационных тенденций, процессов социальной и культурной инверсии, неоархаизации. Это уже тотальная деградация общества, охватывающая как экономическую сферу (где хозяйственнная деятельность помимо высокой степени криминализации вырождается в род вампиризма — хищническую деконструкцию цивилизации, наиболее подходящее название для которой: "трофейная экономика"), так и буйствующую, но творчески стерильную культуру. Следующим логическим шагом становится разрастание социального хаоса.

Ситуация в России-РФ тесно связана с глобальными изменениями в мире, может быть гораздо теснее, чем нам представляется. Иногда кажется, что Россия есть своего рода полигон, на котором поражающие мир процессы предстают в предельной откровенности и неприкрытой наготе. Но общество по-своему живой организм, и основной нерв его существования — находится все-таки внутри. Беды, переживаемые Россией, — есть зримое выражение утраты ею смысла существования, влекущей острый кризис аномизацииобщества. То есть (ориентируясь на первоначальное значение термина, приданное ему Дюркгеймом) нечто вроде коллективного самоубийства. И здесь я возвращаюсь к началу своего выступления.

Мы в определенной мере пожинаем плоды постмодернизации, которая выстраивала индустриальную оболочку, но разрушала, коррумпировала душу человека, обезглавливала общество, формируя наряду с псевдопарламентом — псевдоэлиту, параллельно с псевдодемократией — псевдокультуру… В итоге в значительной мере оказались порушены "большие смыслы" человеческого существования, и горизонт общества в критический момент истории оказался слишком низок. Россия получила исторический шанс, возможность реализовать в мире, находящемся, по-своему, в не менее сложной ситуации, собственный проект, сказать свое значимое для цивилизации слово. Вместо этого она, став чуть ли во главе процесса демодернизации, семимильными шагами продвигается в направлении Глубокого Юга. Сейчас, хочется надеяться, в российском обществе наступает определенное отрезвление и понимание серьезности создавшейся ситуации.

апрель, 1998 г