пустым времяпрепровождением. Я — по другой причине: мне предстоял финал чемпионата по сну.

Звонок. Открывается дверь, входит кандидат филологических наук Николай Николаевич Гусаков.

Конспекты лекций написал Гусаков лет пятнадцать назад. Теперь он будет читать их всю жизнь. Завидная работенка у человека — листай, читай и в ус не дуй. Гусаков так и делает. Он даже не вникает в смысл читаемого. По-моему, у него где-то есть подобие кнопки. Нажал — и пошла лекция. Я так предполагаю. Я философ по натуре и отчасти склонен к технике.

Кирилл, тот не рассуждает, он взял да перевернул конспект Гусакова на две страницы назад. Гусаков оставляет конспекты на кафедре и уходит на перерыв, не утруждает себя человек. Вот Кирилл взял да и перевернул две страницы. После звонка Гусаков вернулся на кафедру и стал читать то, что уже читал предыдущие сорок пять минут.

...Итак, Гусаков нажал кнопку, и мы занялись своим делом. Кирилл открыл Лорку, а я подмигнул Елочке.

Елочка сидит у стены, под углом к кафедре. Она пользуется этим и сидит вполоборота ко мне. Она демонстрирует профиль. У нее потрясающий профиль. Он принес ей титул «Мисс первый курс».

Я не против того, чтобы она демонстрировала профиль. Но ей очень важно лично удостовериться, какой эффект производит ее профиль на окружающих. Для этого Елочка изо всех сил косит глазом. Удостоверившись, она радуется вместе со всеми. Она не эгоистка и считает свой профиль общественным достоянием.

Вот и сейчас Елочка исподтишка следит за мной. Я подмигиваю вновь. Она не выдерживает, оборачивается и еле заметно показывает язык. Обычно в ответ она чарующе улыбается. Такая установилась традиция. Ежедневно в начале лекции я подмигиваю, а она улыбается.

Но сегодня Елочка сердита. Она недовольна Кириллом. Он игнорирует ее. Он читает Лорку.

Если бы Лорку читал я, а подмигивал Кирилл, Елочка бы злилась на меня. Она до сих пор не разберется, кто ей больше нравится — Кирилл или я. Она морочит нам головы в равной степени. Может, виной тому наша внешность. Мы с Кириллом похожи. Оба высокие. Оба чернявые. Энергичный разрез на подбородке — и тот одинаков. Нам обоим по девятнадцать лет. Даже профессия до института у нас была одна и та же. Он работал слесарем на ремонтном заводе, я — слесарем в мастерских научно-исследовательского института. Мы долго хохотали, когда выяснилось все это. Для смеха мы теперь носим черно-красные ковбойки. Такое у нас сходство. Я разве что немного поплотнее, тяжелее в плечах и особенно в нижней части туловища. Но к этому нужно еще приглядеться. Люди малознакомые так и зовут: «Эй, Севостьянов-Зуев! Иди сюда!» Чтоб было наверняка.

Наше тождество, вероятно, смущает Елочку. Пока нам удалось единственное — отвоевать ее у футболистов. Теперь она официально считается нашей девушкой. Желающих приударить за Елочкой отныне предостерегают:

— Бросьте. Не суйтесь. У нее парень. Даже двое.

Я озабоченно кидаю на Гусакова взгляд механика. Поршни и шестерни у того работают бесперебойно. Очевидно, у него там все смазано. И смазка первый сорт, можно не беспокоиться.

Я опять занимаюсь Елочкой и все-таки выжимаю из нее причитающуюся улыбку.

Тут же раздается звонок. Гусаков убирает конспект в папку, смотрит в нашу сторону и сухо говорит:

— Севостьянов и Зуев, в деканат!

Кирилл нехотя закрывает книгу. Трет лоб. Я подталкиваю его.

— Шевелись!

Мы идем в деканат.

— Ни пуха ни пера! — кричат однокурсники.

Комсорг Бурлаков хлопает меня ниже спины. Хлопок сопровождается цитатой из Франсуа Вийона: «И сколько весит этот зад, узнает скоро шея».

— Ладно. Мелочная, низкопробная зависть, — огрызаюсь я.

— В чем дело? — сурово допрашивает декан.

Он еле выглядывает из-за телефонного столика. Зато плечи его гораздо шире. Такое впечатление, будто телефонный столик раздвинули наподобие обеденного стола.

У окна скучает Гусаков.

Я невозмутимо смотрю на декана, на Гусакова и молчу. Это проверенный годами метод. Сколько бы меня ни ругали, я молчу. Отвечать ругающему — только подбрасывать ему свежие мысли. Со мной он иссякает быстрехонько. Не получив отдачу, он невольно начинает слушать свой голос. Ему становится стыдно за себя: мол, экий я тугодум, экий корявый у меня язык. Теперь уж не поймешь, кто виновник — я или он.

— В чем дело? — повторяет декан.

И Кирилл срывается.

Сколько раз я учил его уму-разуму, так нет — он срывается.

— Я ушел в знак протеста! — горячится Кирилл. — Разве у него лекции? Он писал их двадцать лет назад. За это время вышли тысячи книг, а он читает лекции двадцатилетней давности. Только вычеркнул некие изречения. Вот и весь труд!

Никудышные у Кирилла нервы. Я согласен: лекции Гусакова — дрянь. Вероятно, они ему самому осточертели порядком. Только переписать заново не доходят руки. Лень или заела обыденщина. И лезть из-за этого на скандал ни к чему. Просто нерационально во всех смыслах. Трудно, что ли, отсидеть два раза по сорок пять минут? Отсидел — и ступай на четыре стороны. Но Кириллу обязательно надо орать и размахивать руками. Суетливый он человек.

— Севостьянов, не забывайтесь, — ворчит декан, — вы всего-навсего студент, а Николай Николаевич — ученый, знающий свое дело.

— Пусть говорит, пусть говорит, — кротко просит Гусаков.

— Он Сартра называет мракобесом, трубадуром мировой реакции, — возмущается Кирилл. — А Сартр ездил на Кубу и писал о Фиделе. В Сартра бросили бомбу. Какой же он мракобес?

— Николай Николаевич — специалист, — уклончиво отвечает декан. Сам он преподает средневековую историю, а зарубежную литературу считает монополией Гусакова.

— Видите ли, — снисходительно поясняет Гусаков, — речь идет о Сартре-писателе. Вы путаете Сартра-писателя с Сартром-человеком.

— Это же неотделимо! — вопит Кирилл.

— Ну вот.

Гусаков разводит руками: полюбуйтесь на этого студента, — но тот почему-то сразу затихает.

— Можно посещать лекции другого преподавателя? Разрешите? — миролюбиво просит Кирилл, я бы сказал, умоляюще просит.

— Разрешите ему, разрешите, — оскорбляется Гусаков.

— Не разрешаю, — хмурится декан. — Порядок есть порядок. Заработайте кандидатскую степень, тогда и капризничайте. А пока марш на лекции.

Мы выходим в коридор.

— Ты словно Сусекин. Ты кисель, ты размазня, — говорю я Кириллу. — На экзамене Гусаков припомнит. Будет тебе наука.

— Я сам припомню! — петушится Кирилл.

У окна маячит Елочка. «Болеть» за нас она считает своим священным долгом. В качестве нашей девушки.

До этого она «болела» за футбольную команду. Раньше за ней ухаживали одиннадцать футболистов — команда мастеров класса «Б» в полном составе. Так было, пока в это дело не вмешались мы с