хлестнуть по лицу.
«Что же это? Не в ту сторону я пошёл, что ли? — испугался Костя. — Быть не может: тропинка тут одна. Или нет уже никакой тропинки? И я в лесу?»
Ничего нельзя было понять в темноте и шуме.
Костя прибавил шаг, думая, что он просто ослаб и притормозил со страху, однако никакой деревни ему так и не встретилось.
Он остановился. «Эй! Эй! Где я?»— закричал он изо всех сил, но комарино слабо в сравнении с шумом бури. Ему в ответ в полнеба нарисовалась ветвистая белая молния, длинная, как Амазонка. В её свете проступили незнакомые деревья, громадные и беспокойные. Конца лесу не было до самого горизонта. Не было видно и пожара.
«Так и есть, заблудился! — понял Костя. — Двинул, должно быть, в противоположном направлении. Надо возвращаться — тропинка-то вот она».
Он повернул обратно и пошел быстрей, потому что ветер дул теперь в спину. Зловредные кусты, которые недавно хотели остановить его, задержать, подхлёстывали сзади. Костя перешёл на бег.
Бежать почему-то было легко, как младенцу в ходунках, только от темноты устали глаза. Деревни не было и в помине.
Скоро Костя стал различать за собой нестройный гул. Сначала он решил, что это шумит у него в ушах. Он знал: когда бежишь, часто кажется, что сзади кто-то топочет и тебя нагоняет. Но когда к шуму и стуку присоединилось гиканье, Костя всё-таки оглянулся через плечо. Темнота ничуть не разредилась, но в её сплошной гуще прыгали и суетились тени то чернее её, то почти серые.
«Это кусты, только и всего! А кричат обыкновенные совы», — сам себя успокаивал Костя.
Остановиться и рассмотреть преследователей он не мог, но был уверен, что видел очертания головы Владика с его растопыренными ушами. Рядом с Владиком ещё кто-то скакал и попискивал. «Наверное, чёртовы бабы с кошёлками, — ужаснулся Костя. — Или бандит с нечеловеческой ногой? Или аптекарша с селёдочным хвостом? Никому не дамся! Быстрее, быстрее!»
Он мчался, как никогда в жизни, и совсем перестал замечать, что цепкие ветки колют его и рвут.
Да и не было больше никаких зарослей — бежал он по мягкой палой листве в совершенно голом лесу. Ветер стал холодным, жёстким, пустым. Лишь изредка запоздалый листок попадался навстречу и издевательски лепился ко лбу. Топот сзади стал глуше, зато крики и визги истошнее. Костя даже оглядываться теперь не хотел. Он поймал дыхание и бежал ровно, выдыхая через правильные промежутки времени морозный парок. Несколько капель ткнулись в его лицо и сладко охолодили. «Дождь, что ли? Скорее снег, — подумал он. — В августе? Ерунда!»
Но снежинки замелькали, зачастили, ноги стали скользить по тонкому снегу, который лёг поверх сырой листвы. Ветер присвистнул. Те, что бежали сзади, заулюлюкали в ответ. «Только вперёд, — решил Костя. — Всё равно прорвусь либо к Конопееву, либо к шоссе. Так ведь со мной уже бывало!»
Бежал он уже по щиколотку в снегу. Пурга несла перед ним волнистые белые струи, сзади погоня скрипела сугробами и визжала. Костя отмахивался от назойливых холодных хлопьев, но они заполнили весь свет, и ничего не было, кроме них.
Скоро и бежать стало невозможно. Костя завяз в глубоком снегу: тащить ноги по сугробу или высоко их поднимать, чтоб ступить сверху, было одинаково трудно. Но он не останавливался, потому что те, кто был сзади, тоже не отставали. Увидеть их в снежной пестроте было нельзя, зато голоса верещали и ухали совсем близко.
Когда снегу нанесло по грудь, Костя больше не мог двигать ногами, дышать и соображать. «Спички детям не игрушки», — зачем-то сказал он снежной трухе, которая сыпалась перед ним. Потом он замахал руками, пытаясь раздвинуть метель, но та из невесомого крошева быстро слагалась в плотные сугробы и грозила засыпать с головой. Темнота шуршала и кололась.
Костя качнулся вперёд без всякой надежды. Он еле-еле всплеснул руками и вдруг странным образом освободился от снежных вериг. Густое тепло приняло и охватило его. «Кажется, теперь и руками, и ногами двигать можно, — удивился Костя. — Что же это такое?»
Он дёрнулся ещё раз, широко открыл глаза и тут же зажмурился — оказывается, он плавал в чёрной воде. Вода слегка курилась теплом, в ней быстро гибли летящие с небес снежинки. Коряги и щепки, что плавали тут же, успело занести, и они походили на белые острова. Со всех сторон чёрную чашу воды обступил белый берег. Деревья на нём так заснежило, что, казалось, их накрыли простынями и бумагой, как мебель перед побелкой потолка. Ни луны, ни звёзд, ни огонька — но от снега, как всегда бывает зимой, сделалось светло.
«Копытино озеро! — узнал Костя этот правильный чёрный круг, эту ровную белую раму. — Вот она, погибель — отсюда не выбраться!»
Спасительная темнота расплылась перед глазами. Больше ничего не нужно делать. Не надо никуда бежать. Не надо писать роман. Не надо дышать. Зачем?