было. Но у Валерика даже дыханье сперло. День путешествия обещал быть самым счастливым, и Валерик очень его боялся.

2. Как добраться до Афонина

Ехать пришлось больше двух часов, и Настя спокойно смотрела в окно. Там неслись мимо пестрые июньские облака, весело приплясывали березняки, свежие листья сверкали, как зеркальца.

— Красиво, но писать трудно. Сплошная зеленка! — изрекла наконец Настя. Валерик бурно и многословно согласился и тут же нечаянно лягнул под скамейкой этюдник. Тот упал, загромыхал металлическими ножками и всеми тюбиками, запертыми в его брюхе. Парень в шортах ехидно ухмыльнулся в дальнем углу полупустого вагона. Валерик-то его не видел, зато отлично видела Настя, сидевшая напротив.

— Ведь это его сын? Погляди. Тоже, наверное, на дачу едет, — зашептала она и показала глазами туда, куда и прежде часто посматривала. Валерик посматривание заметил, но оглянуться не решался.

Теперь решился. Да, он. Привалясь к окошку, там, в углу, в самом деле сидит Егор Кузнецов. Водрузил длинные загорелые ноги на противоположную скамью. Блестят мосластые коленки. Валерик встречал Егора и в мастерской Кузнецова, и в институте, и в выставочном зале — всюду он мелькал, все его знали, хотя живописью он, кажется, не занимался.

“Вот и оно. Все! — решил Валерик. — Теперь придется от станции битых три часа тащиться вместе с этим олухом”. Валерик хотел быть только с Настей, и вдруг влез этот Егор. Какая у него улыбка противная! И откуда в июне такой густейший неправдоподобный загар? Не иначе, от крема. (Валерик видел рекламу: намажешься, а наутро уже коричневый). Мускулы, конечно, надуты на тренажерах. И сам весь ни дать ни взять симпатяга из рекламного ролика какой-нибудь водички от прыщей. До чего противный.

Настя, убедившись, что незнакомец с голыми ногами действительно Егор Кузнецов, снова равнодушно уставилась в окно.

— Если и в хваленом Афонине такая же нудная зеленая местность, не знаю, удастся ли что-нибудь написать, — вздохнула она. — Ладно, посмотрим, что и как там Кузнецов пишет.

— Может, и не посмотрим. Я, конечно, надеюсь… — робко заметил Валерик.

— Как же так? Если он тебя пригласил?

— Он просто пригласил бывать. Предупредил, какие у него порядки. Ты слышала, наверное? Нижний этаж там для гостей, и практически не запирается. Входи, устраивайся, делай что хочешь, только ничего не требуй. И наверх соваться нельзя. Он там работает. Бывало, друзья неделями у него гостят, он у себя запрется, пишет, и они так ни разу и не увидятся.

— Ты хочешь сказать, нас там никто не ждет? И мы тоже можем Кузнецова не увидеть?

— Конечно. Ну и что?

Настя была явно разочарована и начала хмуриться. Валерик никак не мог понять, почему она не чувствует себя счастливой просто оттого, что они едут в Его дом, где все кузнецовские чудеса и создаются. У Кузнецова шикарная мастерская в городе, но больше и лучше работалось ему в Афонине. Мог бы он, конечно, своих русалок и леших гнать с закрытыми глазами, но воспитан-то был в старой школе, где без натуры не полагалось. Натура его заводила, распаляла, и отправляться в свои космические чащи он мог, только взявшись писать что-то немудрящее, но существующее. В Афонине он писал все подряд — кучи грибов, банки с водой, белье на веревке, собаку Альму, старую и больную (ее усыпили весной), и обязательно — обнаженных натурщиц. Он честно начинал этюд, и вдруг воздух шел цветными пятнами; просыпался, воспламенялся мозг, и выходило, что натурщицы уже с рыбьими хвостами, сидят уже на ветках, а то еще примутся воровать белье у баб из тазиков, а Альма серым псоглавцем глядит из колючих кустов. Тогда он и начинал картину.

Валерик видел в городской мастерской очень немногое. Кузнецов не любил, когда сделанное пылилось у него по углам. Раньше много раздавал и раздаривал, теперь — только за доллары. Не то чтобы скуп стал, а понял: он дорого стóит. Зато деньги тратил легко. И многолюдно было на зеленых афонинских лужайках. Как объяснить Насте, что счастье и честь просто на них побывать?

— Мне кажется, — начал Валерик, — что Кузнецов сейчас в Афонине, все-таки мы увидимся.

— А если нет?

— Тогда попишем этюды, и домой.

— И каким же образом? Я смотрела расписание: туда за день всего две электрички. Не ночевать же в лесу!

— Зачем в лесу? В нижнем этом этаже живут гости, там все устроено. Продукты у нас с собой — кормить нас, конечно, никто не будет, про это я узнавал. Но в доме расположиться можно. Там бывает иногда довольно людно.

— Да, я слышала. И про оргии слышала, и про завтраки на траве… Это правда?

Валерик покраснел.

— Не думаю. Игорь Сергеевич не такой совсем. Он в живописи весь.

— А оргии как раз живописны. Он ведь был хиппи?

— Вот уж ерунда. Хиппи не такие.

— Ты этого знать не можешь, ты тогда под стол пешком ходил, если вообще родился.

— Все равно ерунда. Хиппи все одинаковые, а он ни на кого не похож. И никогда не мог быть похож. Он — гений.

Станция Афонино оказалась крошечной, с красивым деревянным вокзальчиком времен если не инженера Гарина-Михайловского, то наркома Кагановича. Было тихо и пусто. Окошечко кассы заслонено фанеркой. Далеко на горке две женщины копались в огороде, по платформе же расхаживали рыжие куры.

Валерик достал из кармана криво оторванный кусок ватмана, на котором Кузнецов начертал дорогу к своей даче. Предупредил при этом, что идти долго, зато заблудиться нельзя, дорога без развилок. Где вот только она начинается? Валерик поискал глазами Егора. Тот, похоже, и не собирался составлять им компанию. Его шорты, полосатая майка, загорелые коленки и большая, подпрыгивающая пустотой дорожная сумка помелькали в кустах и исчезли. Явно пошел по короткой тропинке. Кузнецов говорил, что есть и такие. Можно вдвое путь сократить, надо только знать места.

Дорога в конце концов отыскалась. Валерик взвалил на плечи оба этюдника, в одну руку взял сумку с продуктами, в другую — Настин брезентовый мешок с холстами (она набрала их больше десятка. Много, значит, собралась наработать. Всегда-то она писала быстро и много).

Как они с Настей будут в лесу одни, Валерик накануне уже сотни раз воображал: пахнет хвоей, птицы поют, а они целуются. Должна же Настя наконец обнаружить, что он далеко не глуп, неназойлив и ради нее готов на все. Почему бы ей не влюбиться в него? Они будут идти по лесной дороге, без конца останавливаться и целоваться, целоваться…

Но ничего похожего не выходило. Ремни этюдников впились Валерику в плечи, особенно Настин, тяжеленный — для своей густой, пастозной живописи она вечно набирала уйму красок. Было