— Сейчас, — ответил я и, набросав на телеграфном бланке:
«Говорит начальник 5-го Зиминского кавалерийского имени Гершевича партизанского отряда Новокшонов.
Сегодня в Зиму в чешском эшелоне прибыл Колчак. Генерал Жанен на требование выдать его мне отказался разговаривать. Прошу переговорить с Союзным Командованием о выдаче его моему отряду», отдал телеграфисту, который, передав содержание, тотчас же стал принимать ответ.
— Приказываю, — передавал Калашников, — пропустить Колчака до Иркутска. Меры к задержанию его в Иркутске приняты.
Не доверяя Политическому Центру, в который тогда входили эс-эры Мерхалевы, я ответил:
— Политическому Центру не доверяю. Требую выдачи в Зиме. Буду эвакуировать в Балаганск в распоряжение Зверева.
— Зверев в Иркутске. Вопрос с ним согласован, — ответил Калашников.
— Пусть он шифром передаст об этом сам, — потребовал я.
— Обождите, посылаю за ним, — сообщил Калашников, прекращая разговор.
Дежурный по станции чех весь мой разговор передавал по телефону полковнику Ваня.
Я, приготовив шифр, стал дожидаться Зверева и, когда в 1 час 45 минут он прибыл на станцию Иркутск и передал мне шифром о том, что у аппарата Зверев, я сразу же повторил то, что говорил и Калашникову.
— У тебя не хватит сил борьбы чехами, — шифром передавал Зверев. — Иркутске примем все меры. Пропусти.
— Хорошо, — ответил я. — Согласуйте вопрос о посадке моих партизан в вагон к Колчаку.
И, когда через пятнадцать минут мне было передано, что я могу послать с Колчаком не более одного человека, я, передавая полковнику Ваня о том, что согласно переговоров с Иркутском, пропускаю Колчака, потребовал показать его мне.
Ваня ответил, что он разрешает это, но при условии, если я сниму оружие и пойду в сопровождении двух чешских офицеров.
Перспектива посмотреть своего врага, из-за которого пришлось так много пережить, прельщала меня, и, в то же время, я опасался провокации.
Посоветовавшись с подошедшим Соседко, я решил все-таки пойти, одновременно договорившись о том, что Соседко поедет с Колчаком до Иркутска.
Передав по телефону полковнику Ваня о том, что я согласен итти к Колчаку без оружия и попросив его выслать чешских офицеров для сопровождения, я снял с себя все оружие и передал Соседко, наказав, что в случае, если я не вернусь через пятнадцать минут, он передал бы об этом немедленно Уразметову и Доброму-Дню, которые находились в квартире Трифонова.
Подойдя в сопровождении двух чешских офицеров к двери купэ, в котором был Колчак, я постучал. — Да, да, — послышался из-за двери голос. Не знаю почему, но в этот момент по всему моему телу пробежала дрожь. Рука невольно потянулась к тому месту, где висел обычно маузер, но не нашла его. В голове скакали какие-то обрывки мыслей, совершенно не связанных между собой. Почему-то вспомнилась тюрьма, где принятие Колчаком звания Верховного Правителя ознаменовалось целым рядом смертных приговоров. Отворив дверь, я вошел в купэ, в котором был полумрак. На маленьком предоконном столике горела свеча, бросая слабый свет на сидевшего около столика человека, читавшего газету. Это был Колчак. Одет он был в черный френч с адмиральскими погонами, без пояса. Чисто выбритое лицо, как мне показалось, имело утомленный вид. При моем входе он, опустив газету на колени, пристально посмотрел на меня, затем встал, намереваясь что-то сказать, но, увидев стоявших в дверях чешских офицеров, сел на прежнее место и вновь углубился в чтение газеты. Мне хотелось заговорить с Колчаком и я сделал было шаг вперед, но в это время один из чешских офицеров дотронулся до моего плеча. — Пойдемте, — сказал он. Выйдя из вагона, я подозвал Угроватова и, отдав ему распоряжение готовить лошадей, попросил позвать Соседко. — Он здесь, — ответил Угроватов, указывая на стоявшего невдалеке Соседко. — Тем лучше. И, представив его чешскому офицеру, которому уже было известно, что Соседко должен ехать в вагоне с Колчаком, я попрощался с ним и, одев на себя оружие, пошел вместе с Угроватовым на квартиру к Трифонову. Рассказав обо всем происшедшем собравшимся у Трифонова товарищам, я через полчаса выехал с Угроватовым из Зимы на Филипповский участок. Не доезжая до опушки леса около села Ухтуя, мы, услышав паровозный свисток, остановились. Посмотрев на освещенные окна одного из вагонов уходившего поезда, Угроватов чуть слышно сказал: — Расстрелять бы его, так спокойнее было бы…
__________
Подойдя в сопровождении двух чешских офицеров к двери купэ, в котором был Колчак, я постучал. — Да, да, — послышался из-за двери голос. Не знаю почему, но в этот момент по всему моему телу пробежала дрожь. Рука невольно потянулась к тому месту, где висел обычно маузер, но не нашла его. В голове скакали какие-то обрывки мыслей, совершенно не связанных между собой. Почему-то вспомнилась тюрьма, где принятие Колчаком звания Верховного Правителя ознаменовалось целым рядом смертных приговоров. Отворив дверь, я вошел в купэ, в котором был полумрак. На маленьком предоконном столике горела свеча, бросая слабый свет на сидевшего около столика человека, читавшего газету. Это был Колчак. Одет он был в черный френч с адмиральскими погонами, без пояса. Чисто выбритое лицо, как мне показалось, имело утомленный вид. При моем входе он, опустив газету на колени, пристально посмотрел на меня, затем встал, намереваясь что-то сказать, но, увидев стоявших в дверях чешских офицеров, сел на прежнее место и вновь углубился в чтение газеты. Мне хотелось заговорить с Колчаком и я сделал было шаг вперед, но в это время один из чешских офицеров дотронулся до моего плеча. — Пойдемте, — сказал он. Выйдя из вагона, я подозвал Угроватова и, отдав ему распоряжение готовить лошадей, попросил позвать Соседко. — Он здесь, — ответил Угроватов, указывая на стоявшего невдалеке Соседко. — Тем лучше. И, представив его чешскому офицеру, которому уже было известно, что Соседко должен ехать в вагоне с Колчаком, я попрощался с ним и, одев на себя оружие, пошел вместе с Угроватовым на квартиру к Трифонову. Рассказав обо всем происшедшем собравшимся у Трифонова товарищам, я через полчаса выехал с Угроватовым из Зимы на Филипповский участок. Не доезжая до опушки леса около села Ухтуя, мы, услышав паровозный свисток, остановились. Посмотрев на освещенные окна одного из вагонов уходившего поезда, Угроватов чуть слышно сказал: — Расстрелять бы его, так спокойнее было бы…
__________