— Хорошо. — Комдив, чувствуя, что его опять стало неудержимо клонить ко сну, доброжелательно поглядел было на изголовье дивана, но вдруг решительно сказал: — Нет, не то. Распорядись-ка. — И стал вновь застегиваться.

Начальник штаба сразу все понял, и не прошло пяти минут, как ординарцы внесли и поставили на стол тарелку с сухарями, миску с клюквой и две пол-литровых кружки горячего чая. Это было давнишней и единственной слабостью генерала Лобаненкова — восхищенно напиваться сладким чаем с клюквой, макая в него солдатские сухари.

Чай с клюквой и сухарями считался генералом самым целебным. Даже целебнее водки. И действительно, после первой же кружки генерал посвежел, воспрянул духом, даже взопрел, и его потянуло к задушевной беседе, к философии, благо тема была очень трогательной: полторы тонны подарков с Урала от шефствующих над дивизией женщин, ребятишек и стариков, которые трудятся, не покладая рук, не щадя сил и сами недоедают…

— Вот, — втолковывал генерал подполковнику, — вот та самая сила, которая делает нас непобедимыми: единство армии и парода. Монолит. Понял? Я эту азбуку еще в восемнадцатом году постиг. Тебе тогда сколько было годов?

— Пять. — Начальник штаба пил чай без клюквы и вообще без всякого удовольствия, а лишь за компанию, и, отхлебывая маленькими глотками, обжигая губы, почтительно и несколько лукаво поглядывал на разошедшегося, восторженного старика.

— Чем будем благодарить дорогих наших шефов? — вопрошал тот и отпивал свою клюквенную тюрю такими глотками, словно она была заварена не крутым кипятком, а лишь чуть теплой водичкой. Начальник штаба смотрел на него и молчал. Ему было хорошо известно, что в подобных случаях генерал любит сам же не спеша и отвечать на свои вопросы.

— Бить, уничтожать, гнать захватчиков со священной земли нашей, — говорил Федор Васильевич Лобаненков, — бить смертным боем, чтобы никогда и никому после неповадно было совать свое свиное рыло куда его не просят. Только так можно ответить нашим дорогим товарищам уральцам.

Как раз в это время в комнату ввалился сплошь заснеженный дивизионный интендант. Лишь переступив порог, он стянул с головы шапку, шлепнул ею по коленке, и с нее ссыпалась на пол добрая куча снега. Валенки и полушубок он кое-как отряхнул на улице. Он бы скинул там снег и с шапки, но нетерпение подгоняло его. Это был тот самый интендант, давнишний друг генерала, которого Лобаненков терпел в дивизии, невзирая на его довольно преклонные годы. Да и то сказать — сколько они вместе каши солдатской да командирской съели за свою военную жизнь! Кто сосчитает?!

Интендант был низенький, сухонький, изящный, подвижный, неугомонный.

— Ты что, Иван Петрович? — удивленно спросил генерал. — Гонится за тобою кто?

— Гвозди, — переведя дух и скидывая полушубок, сказал Иван Петрович.

— Какие гвозди? — еще больше удивился генерал.

— Три дюйма.

— Ну?

— Подарок от шефов. Полторы тонны гвоздей к праздничку.

— Одних гвоздей полторы тонны?

— Сплошь.

— Садись чайку попей. Письмо какое-нибудь от шефов есть?

— А как же! — Интендант присел к столу, вынул из планшета конверт, протянул его генералу. — Только писали они свое послание чернильным карандашом, конверт где-то намок, и буквы расплылись. Не все, конечно. Однако понять ничего нельзя.

Ему принесли чаю, он стал греть, о кружку маленькие озябшие руки, сосредоточенно глядя на генерала, который, водрузив на нос очки и далеко отстранив руку с письмом, сказал:

— Как не понять? Вот пожалуйста: "Дорогие наши бойцы. Посылаем вам свой скромный подарок, полторы тонны гвоздей". Понятно?

— Понятно, Федор Васильевич, — ответил интендант. — А дальше что?

— Дальше, верно, расплывшиеся буквы, и черт в них разберется, что в той мазне кроется, — проговорил в задумчивости генерал. — Однако вот, опять. Чего же тут непонятного? Все ясно: "Бейте фашистских извергов, не давайте им покоя ни днем, ни ночью, гоните скорее прочь с нашей советской земли". Понятно?

— Понятно, Федор Васильевич, — почтительно отозвался интендант. — Но про гвозди-то что? Не гвоздями же их бить прикажете.

— Вот именно, — поддержал его начальник штаба.

Генерал повертел письмо, в руках и со вздохом положил его на стол.

— Что я с ними буду делать? Полторы тонны гвоздей, трехдюймовых, — принялся жаловаться интендант.

— Погоди, — прервал его Лобаненков и, потребовав кружку свежего чая, принялся с треском, ловко давить в ней брызжущую красным соком клюкву. — Думай, — велел он начальнику штаба.

— О чем? — спросил тот.

— О гвоздях. Это неспроста. Думай, почему они гвозди нам дарят. И ты тоже думай, — кивнул он интенданту.

Воцарилось молчание. Все задумались. Интендант держался обеими ладонями за кружку, и оттого, что он все еще никак не мог согреться, лицо его имело, страдальческое выражение. Начальник штаба, как и подобает молодому человеку, думающему лишь из уважения к начальнику, с недоверчивой улыбкой глядел в кружку, помешивая в ней ложкой, и изредка произносил: "Да, интересно, черт возьми, забавно, загадочно". Вся эта история с гвоздями представлялась ему нелепой и странной.

— У нас на Смоленщине, — не спеша начал меж тем рассуждать генерал, попивая свой любимый настой, — интересный был случай с гвоздями. Один деревенский кузнец, совсем неграмотный человек, попал из-за этих гвоздей в энциклопедию. Вон куда его, деревенского изобретателя, занесло. И было это еще во время войны тысяча восемьсот двенадцатого года. Как раз когда началось знаменитое бегство Наполеона из Москвы. Не слыхали такой истории? — спросил он и поочередно, с любопытством прищурясь, поглядел на собеседников.

— О наполеоновском отступлении? — спросил начальник штаба.

— Об этом ты слышал, я знаю, — насмешливо ответил генерал. — Я про гвозди говорю и про кузнеца.

— Я не слыхал, Федор Васильевич, — поспешно заявил интендант.

— Так вот, этот самый кузнец изобрел гвоздь под названием ванька-встанька. Такой гвоздь никак не лежит плашмя, все торчком стоит.

— У нас один чудак выточил на токарном станке деревянный велосипед, — усмехнулся начальник штаба. — Все получилось как у настоящего: и цепь, и спицы в колесах, и руль, и педали, а ездить на нем нельзя. Пять лет ухлопал на это бессмысленное изобретение.

— Бывает, конечно, и жук кряхтит, и бык летает, — миролюбиво отозвался генерал. — Знаешь такую поговорку народную? Но я вам не об этом рассказываю. Гвозди свои кузнец отдал партизанам. Кому они достались, Фигнеру ли, Денису ли Давыдову, этого я не помню, однако в энциклопедии было ясно сказано, что при