- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (21) »
линии подрядчик получает от казны полтора рубля, а мужикам платит двадцать пять, а то и двадцать копеек[2]. Кипит мужицкое нутро от обиды, да толк-то какой! Урядники, надсмотрщики, старосты — власть, а против «богом данной» власти не попрешь.
Перед петровым днем на двести восемьдесят пятой версте пошабашили рано. На участок прикатила дрезина с конторщиком, и начался расчет. Появились сыновья подрядчика Елионского с «монополкой». В наскоро сколоченном из горбыля кабаке, под сенью тальниковых кустов, шла бойкая торговля. Лишенные на стороне бабьего контроля многие кормильцы спустили в этот день все, что заработали за неделю, залезали даже в долги.
Гомонили по кустам.
Тимофей трижды подходил к конторщику:
— Юдин Тимофей Алексеевич и Александро Алексеевич.
— Нету в учете таких.
— Как же нету? Все лето работаем.
— Нету.
— А ну, проверь еще раз.
— Проверял уже, братец, нету.
— А как же нам быть?
Конторщик смеялся:
— А кто ее знает?
— Это подрядчик нам в отместку, — шептал Саня, взглядывая печальными глазами на брата.
— Стерва он. Кровосос.
— Может, сходить к нему, повиниться?
— Повинишься — всю жизнь красными слезами плакать будешь.
— Что же делать?
— Бросим все. Пусть нашими грошами подавится. После праздника в Курган отвезу тебя, там робить будешь.
Но вышло все по-иному. Когда вернулись домой, отец сказал:
— Рано еще по людям мотаться. Успеет, натрет холку. Пусть в школу идет.
4
Отец — Алексей Григорьевич — сухой, высокий старик. У него крепкие, узловатые пальцы, сивые усы и черные глаза. И сейчас рассказывают про Алексея Григорьевича такую историю. Однажды зимой он ехал из города в Васильки. Солнышко и тулуп нагнали на него сон, и он подремывал, примотнув к передку саней волосяные вожжи. Около деревни Сычевой лошадь остановилась. Старик размежил веки и увидел стоящего на дороге парня, румяного и широкоплечего. Рядом с парнем стоял его конь. — Здравствуй, дедушка! Милости прошу к нам на чай-сахар! — Спасибо. Тороплюсь я. — Успеешь. — Давай в другой раз. — Сейчас надо. — Ну ты, давай не шути! — начал сердиться Алексей Григорьевич. — Подожди, дед! Просьба у меня к тебе! — Говори. — Хочу с тобой побороться. — Какой же я борец. Старик уж. — Прости, земляк, но не проехало по этой дороге еще ни одного мужика, которого я не положил бы на лопатки. Алексей Григорьевич засмеялся: — Не шибко, видно, умны родители у тебя… Ты бы хоть ноги сосчитал у своего мерина… Сколько ног-то у него? — Ха-ха-ха! — засмеялся парень. — У мово мерина были ноги, а сейчас одна здоровая осталась! — А ты все-таки сосчитай. — Старик вылез из коробушки, схватил парня за опояску и швырнул в сугроб. — Это одна нога? Верно? Парень остервенело кинулся на старика, но мгновенно улетел в сторону. — Это другая, — сказал дед. Потом он вытянул парня из сугроба и начал стукать его о твердую, укатанную санями, дорогу. — Вот третья нога, вот четверта, вот пята! На секунду оставив парня Алексей Григорьевич спросил: — Так сколько ног у мерина? — Пять. Ей-бо, пять, — взмолился парень. — Ну вот. А ты говорил, что одна. — Нет. Пять, ей-бо! Алексей Григорьевич вскочил в коробушку, расправил вожжи и, обернувшись к плачущему парню, сказал: — А ты не сердись. Я ведь не в обиду. Просто старуху свою хотел удивить. Скажу ей, Что видел мерина с пятью ногами. И уехал. Природа наделила Алексея Григорьевича щедро: он и печник, и стекольщик, и плотничать может, и жестянничать. И грамоте мало-мало смыслит. Санька и лицом, и статью, и ухватками весь в отца. Рослый и сильный не по годам. Судить-рядить со взрослыми мужиками начнет — послушать есть чего. Зря болтать не станет, скажет только дело, и всегда с разумом. Думка о школе — заветная. Попасть бы, вот бы здорово! У подрядчика Елионского три сына. Двое старших Шадринское реальное училище закончили, и лавочки оба имеют. А младший Иннокентий (Кешка по-деревенски) второй год в школе учится. В Ялуторовск уезжать собирается, по церковной части. Ходит по улице, выше крыши нос задирает. — Темнота вы все и скоты! — так поговаривает. Развитию народного образования в Зауралье царским правительством не уделялось почти никакого внимания. Программы церковно-приходских школ, а также и волостных, содержавшихся за счет подушной подати, сводились в основном к закону божьему, чтению церковных книг да четырем действиям арифметики. Обучением в Курганском уезде в 1895 году была охвачена лишь десятая часть детей школьного возраста. Среднее число грамотных в России составляло 18 процентов, а в Курганском уезде только 7. Школа в Васильках открылась в 1892 году. Ее построили всем обществом на окраине села, среди тихих берез. Учительницу Евгению Ивановну Терехову привезли из соседнего волостного села Моревского. Учился Саня с большой охотой. Но мир раскрывался перед любознательным мальчуганом только с одной стороны. Слишком не похожа была сама жизнь на ту, о которой говорила Евгения Ивановна. Однажды на уроке он спросил Евгению Ивановну: — Почему попам да богатеям яства заморские и еды всякой полно, а у нас даже кулаги[3] на всех не хватает? В классе сначала повисла таинственная тишина, а лотом все начали хохотать. Евгения Ивановна покраснела, на глаза навернулись слезы: этот Саня, он хотя и не нарочно, но нарушал порядок! Поднялся из задних рядов Кешка Елионский, чистый, румяный, с лицом, похожим на образ троеручной богородицы, и сказал — огнем опалил: — Это потому, чтобы такие, как ты, обормоты, не лезли в попы! И к учительнице: — Евгения Ивановна, выгоните этого голодранца вон! Но Саню не надо было выгонять. Он вспыхнул, как маков цвет, выскочил из-за парты и, круто шагнув к обидчику, влепил ему по физиономии. Кинулся к двери и убежал. Это был последний школьный урок Александра Юдина. Отец не ругал, не бил его. Он едва заметно погрустнел, но потом встряхнулся и сказал: — Собирайся, на той неделе в Курган к Смолину отвезу. Не миновать, видно, нашей породе его, треклятущего! Смолин[4] — курганский купец — был известен в уезде среди крестьян и работного люда как «добрый», но чудаковатый торговец. Причуды его были самыми невероятными. И допускал он их только лишь для того, чтобы позаигрывать с народом, скрыть истинное свое лицо. Бывало так. Напившись вдосталь, запрягал тройку белых коней и гнал по Троицкой улице, на базар. Въехать норовил обязательно со стороны горшечного ряда. Кони летели вскачь по обливным корчагам, ладкам и- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (21) »