- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (18) »
Юлия Вознесенская Записки из рукава
Об этих записках
Стихи можно заучивать наизусть. Так я и делала — во внутренней тюрьме Ленинградского КГБ, в «Крестах», на этапе. Даже сейчас, в ссылке, я больше надеюсь на свою память, чем на удачу: 7 экземпляров «Книги разлук» было у меня изъято! Вспомнила, восстановила — живут. А что делать с прозой, со всякого рода заметками, набросками, с этими маленькими историями о людях, которых я никогда больше не увижу, не встречу, о многих из которых я едва ли вспомню, если потеряю эти крошечные листочки, иногда в половину спичечной этикетки? Бесконечные обыски, тайные и явные, законные и незаконные, лишили меня большей части моего маленького тюремного архива. Власть и Сила (пишу с прописной исключительно из уважения к Эсхилу!) не так страшны в облике бандитов с большой дороги, как утомительны в роли мелких воришек и крохоборов. Мелких, как и повсюду, больше, чем крупных. Они с равным служебным рвением шарят в карманах, за пазухой, в женском белье, в помойках, в канализации. Одно удовольствие наблюдать их во время обыска в тюремной камере: заметно, что параша — любимый объект их внимания. Они вспарывают матрацы, отдирают плинтуса, обшаривают подоконники, но все поглядывают и поглядывают в заветный уголок… И вот я решила записывать свою одиссею в виде коротких заметок: так легче и запомнить, и припрятать, и переправить на волю или оставить верному человеку на сохранение. Воруйте, воруйте — что-нибудь да останется!Арест
Арестовали меня так. В одно прекрасное утро следователь городской прокуратуры Б. П. Григорович подкатил к моему дому на черной служебной «Волге». — Юлия Николаевна! Вы мне нужны ненадолго в прокуратуре. Я поднялась на звонок из постели, стою перед ним в халатике, босиком. — Не стоило трудиться: вы могли вызвать меня повесткой. — Мне было по дороге, и я заехал за вами. Одевайтесь, пожалуйста. — Вы очень любезны. Но я еще не завтракала. Может, вы подождете, пока я выпью стакан чаю? — Вы мне нужны всего на 15 минут. Позавтракаете, когда вернетесь. Это было 21 декабря 1976 года. Сегодня, когда я переписываю свои разрозненные записи в одну тетрадь, уже 25 мая, а я все еще не возвратилась к отложенному завтраку. Накануне мы легли поздно. Ночью я читала тебе:Пока в реке река воды,
пока над ней сверкают птицы,
дай мне из рук твоих напиться
и после рук не отводи.
В твоих ладоней колыбель
прилягу буйной головою,
а ты тихонько надо мною
спой колыбельную, о Лель!
Олень придет на водопой
из душной чащи заповедной
и на воде чеканкой медной
замрет — и ты тогда не пой.
Кукушка время отпоет,
над бледной зарослию веха
верша прерывистый полет —
сама себе и стон, и эхо.
Помедли несколько минут,
пока не прорастали тени.
Минуту! Нет, одно мгновенье,
пока меня не призовут.
Но за рекой уже трубят,
спускают лодки в зелень ила.
Нет, милый, это не тебя.
Зовут меня. Прощай, мой милый.
«Собачник» — не для собак!
Перед тем как «обработать» вновь прибывших заключенных (дактилоскопия, фотография и пр.), их держат в так называемом «собачнике». Камера площадью 5–6 квадратных метров с узкой скамьей по периметру. Стены «набросаны» известковым раствором — не прислониться. Холод поистине собачий. Меня привезли часа в 2 дня. К вечеру в камере сидело и стояло 16 женщин. Когда у стоявших уставали ноги, сидевшие уступали им место. Делились своими бедами, сигаретами, просвещали новичков. Вечером объявили ужин, и в «кормушку» просунули первую миску с кашей. Запах подгорелой овсянки разнесся по камере. Некоторые ели, чтобы согреться, большинство отказалось. Через полчаса в «кормушке» показалась голова «баландера» и объявила: «Давайте миски. Чай!» Все ожидали, что взамен мисок появятся кружки с чаем. Но нет, чай стали наливать прямо в грязные миски. Вымыть их было негде, так как водопроводного крана в камере не было. Все мечтали согреться горячим чаем, но только две или три женщины решились пить его из грязных мисок. Если бы я еще раньше не объявила голодовку, я начала бы ее с этого «ужина», за всю свою жизнь я не видывала собаки, которой для питья не потребовалась бы отдельная миска!Дикая история
21 декабря все до одного надзиратели в «собачнике» были пьяны. Они то и дело заглядывали в «кормушку», отпускали в наш адрес сомнительные комплименты, орали друг на друга в коридоре. Бывалые зечки объяснили, что в этот день (или накануне, сейчас уже не помню) в «Крестах» выдают зарплату. Одна бойкая девица, увидев в «кормушке» улыбающуюся рожу надзирателя, попросила: — Дай закурить! — А х… будешь дурить? — отвечает он и выжидательно смотрит на нее. А девочка возьми и ответь ему на том же языке и тоже в рифму — что-то в смысле того, что он может обойтись и без ее услуг, если ему приспичило. Вся камера расхохоталась. Надзиратель отворил дверь и потребовал, чтобы она вышла из камеры. — Не ходи! — крикнула женщина постарше. — Хотят разбираться — пускай вызывают корпусного. Мы скажем, что он первый тебя оскорбил. — А чего мне бояться! — фыркнула девчонка и смело пошла к двери. Ее увели. Через несколько минут мы услышали ее крики и мольбы о пощаде. Кричала она так страшно и так долго, что мы все пришли в ужас: «Что они там над ней творят?!» Через час ее втолкнули обратно. Она забилась в угол и долго сидела, закрыв лицо руками и не отвечая на расспросы. Все ее утешали, как могли. Наконец она сняла с головы платок, и мы увидели, что эти изверги обрили ей полголовы, оставив волосы только- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (18) »