истеченіи двухъ мѣсяцевъ я былъ писцомъ у хозяина Герберта — Кларикера и Ко, а черезъ четыре мѣсяца впервые принялъ на себя всю отвѣтственность за веденіе дѣла. Отецъ Клары умеръ, а Гербертъ уѣхалъ для того, чтобы съ нею обвѣнчаться, и я былъ оставленъ начальникомъ надъ всѣмъ дѣломъ, пока онъ не вернется назадъ.

Много лѣтъ прошло, прежде чѣмъ я сталъ товарищемъ Герберта; но я счастливо жилъ съ нимъ и его женой, и жилъ умѣренно, платилъ свои долги и велъ постоянную переписку съ Бидди и Джо. Но прежде, чѣмъ я сталъ третьимъ товарищемъ, хозяинъ Кларикеръ выдалъ меня Герберту и разсказалъ ему, какъ я далъ денегъ и устроилъ счастье своего друга.

Гербертъ былъ столь же тронутъ, какъ и удивленъ, и дружба наша съ этимъ дорогимъ человѣкомъ стала еще крѣпче. Въ заключеніе я не хочу оставить читателя подъ такимъ впечатлѣніемъ, будто бы мы много зарабатывали торговлей и загребали груды денегъ. Мы вели небольшое дѣло, но работали честно и нашей удачей были обязаны бодрой и смышленной предпріимчивости Герберта; я часто удивлялся, какъ могъ я думать, что онъ неспособенъ къ дѣлу, пока въ одинъ прекрасный день меня не озарила мысль, что, быть можетъ, неспособность таилась вовсе не въ немъ, а во мнѣ самомъ.

ГЛАВА XXII

Въ продолженіе одиннадцати лѣтъ я не видѣлъ ни Джо, ни Бидди, хотя думалъ о нихъ очень часто. Но вотъ, въ одинъ декабрьскій вечеръ, часъ или два спустя по наступленіи сумерекъ, я тихонько взялся за ручку старой кухонной двери. Я такъ тихо дотронулся до нея, что меня не слыхали, и я заглянулъ въ кухню, никѣмъ не замѣченный. На старомъ мѣстѣ, въ кухнѣ у очага, такой же загорѣлый и сильный, какъ и всегда, хотя слегка посѣдѣвшій, сидѣлъ Джо и курилъ трубку, и тамъ же въ углу, загороженный ногою Джо, сидѣлъ на моемъ собственномъ креслѣ — я самъ!

— Мы назвали его Пипомъ въ честь твою, дружище, — сказалъ Джо въ восторгѣ, когда я сѣлъ на другой стулъ около ребенка, — мы надѣялись, что когда онъ вырастетъ, то будетъ похожъ на тебя, и думаемъ, что такъ я будетъ.

Я тоже такъ думалъ и взялъ его съ собой на прогулку на другой день утромъ, и мы много разговаривали, отлично понимая другъ друга. Я сводилъ его на кладбище и посадилъ на знакомую гробницу, и онъ показалъ мнѣ плиту, которой была покрыта могила Филиппа Пирипа, покойнаго прихожанина здѣшняго прихода, а также его жены Джорджіаны.

— Бидди, — сказалъ я, когда разговаривалъ съ нею послѣ обѣда, въ то время, какъ ея маленькая дѣвочка лежала у нея на колѣняхъ, — вы должны отдать мнѣ Пипа, или, по крайней мѣрѣ, поручить его мнѣ на время.

— Нѣтъ, нѣтъ, — мягко отвѣчала Бидди. — Вы должны жениться.

— Тоже самое говорятъ Гербертъ и Клара, но не думаю, чтобы я когда-нибудь женился, Бидди. Я такъ сжился съ ними, что врядъ ли это возможно. Я уже сталъ пожилымъ холостякомъ.

Бидди поглядѣла на своего младенца и поднесла его ручку къ своимъ губамъ, а затѣмъ протянула мнѣ добрую, материнскую руку, которою только что держала ручку младенца. Было нѣчто весьма краснорѣчивое въ этомъ движеніи и въ легкомъ прикосновеніи обручальнаго кольца.

— Милый Пипъ, — сказала Бидди, — увѣрены ли вы, что не тоскуете по ней?

— О, нѣтъ, и не думаю, Бидди.

— Скажите мнѣ, какъ старому, старому другу. Вы совсѣмъ позабыли ее?

— Милая Бидди, я ничего не позабылъ изъ своей жизни. Но мои мечты разсѣялись, Бидди; да, разсѣялись!

Тѣмъ не менѣе я зналъ, когда говорилъ эти слова, что тайно намѣревался посѣтить то мѣсто, гдѣ стоялъ старый домъ. 'Да, я посѣтилъ его въ тотъ же вечеръ, одинъ, въ память ея. Да, именно. Въ память Эстеллы.

Я слыхалъ о нея, что она ведетъ крайне несчастную жизнь, и что она разъѣхалась съ мужемъ, который обращался съ нею очень жестоко и прославился, какъ смѣсь гордости, скупости, грубости и низости. Потомъ я слышалъ о смерти ея мужа; онъ упалъ съ лошади, которую нещадно билъ. Она овдовѣла года два тому назадъ; но могла вторично выйти замужъ.

У Джо обѣдали рано, и у меня было много свободнаго времени и не нужно было торопиться, чтобы поспѣть на прогулку къ старому дому до наступленія темноты. Я шелъ, не спѣша, заглядываясь на знакомые предметы, такъ что день уже совсѣмъ клонился къ вечеру, когда я пришелъ на старое мѣсто.

Тамъ не было больше ни дома, ни пивного завода и никакихъ строеній, осталась только одна стѣна, окружавшая старый садъ. Расчищенное мѣсто было обнесено грубой изгородью, и, заглянувъ черезъ нее, я увидѣлъ, что старинный плющъ снова пустилъ ростки и зеленѣлъ на развалинахъ. Калитка была раскрыта настежь, и я вошелъ во дворъ.

Холодный серебристый туманъ окутывалъ землю, и луна еще не взошла, чтобы его разсѣять. Но звѣзды сверкали сквозь туманъ, луна всходила, и вечеръ не былъ темный. Я могъ осмотрѣть всѣ части стараго дома: гдѣ была пивоварня, гдѣ ворота, и гдѣ стояли бочки.

Я обошелъ все это и заглянулъ въ запущенную аллею сада, какъ вдругъ увидѣлъ въ ней одинокую женщину.

Она замѣтила меня, когда я тронулся съ мѣста. Она шла мнѣ навстрѣчу, но остановилась.

Подходя ближе, я увидѣлъ, что она хотѣла повернуть обратно, но потомъ остановилась и дождалась меня. Она выразила величайшее удивленіе и произнесла мое имя, а я закричалъ:

— Эстелла!

— Я очень перемѣнилась. Я удивляюсь, что вы меня узнали.

Свѣжесть красоты ея дѣйствительно пропала, но невыразимая прелесть лица осталась; Я зналъ и прежде, какъ она хороша, но чего я никогда не видалъ раньше — это грустнаго, мягкаго выраженія нѣкогда гордыхъ глазъ; чего я никогда не испыталъ прежде — это дружескаго пожатія нѣкогда безчувственной руки.

Мы усѣлись на ближайшей скамейкѣ, и я сказалъ:

— Послѣ столькихъ лѣтъ разлуки, не странно ли, что мы встрѣтились снова, Эстелла, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ происходило наше первое свиданіе? Вы часто здѣсь бываете?

— Я съ тѣхъ поръ ни разу здѣсь не была.

— И я также.

Луна всходила, и я подумалъ о кроткомъ взглядѣ того человѣка въ темницѣ, котораго уже нѣтъ въ живыхъ. Луна всходила, и я подумалъ о томъ, какъ онъ пожалъ мнѣ руку, когда я проговорилъ тѣ послѣднія слова, какія онъ слышалъ на землѣ.

Эстелла первая прервала молчаніе.

— Я давно желала вернуться сюда, но не могла исполнить своего желанія. Бѣдное, бѣдное, старое пепелище!

Серебристый туманъ озарился первыми лучами луннаго свѣта, и тѣ же лучи озарили слезы, катившіяся изъ ея глазъ. Не подозрѣвая, что я ихъ вижу, и сдерживая себя, насколько могла, она тихо сказала:

— Васъ не удивляетъ, что это мѣсто пришло въ такое запустѣніе?

— Да, Эстелла.

— Мѣсто принадлежитъ мнѣ. Это единственное имущество, котораго я не уступила. Все остальное было мало-по-малу отдано мною, но это я