фронте, подавать ему пример и служить своему царю по-настоящему. В этих кругах возник вдруг большой интерес к оккультизму. Появились какие-то медиумы и маги, ни происхождения которых, ни в квалификации и, ещё меньше, их настоящих целей никто не знал. И мужчины, и женщины забыли, казалось, в своём большинстве и о здравом разуме, и о своём православии, и потонули в мистицизме, навеянном им этими проходимцами и шарлатанами. Они стремились заглянуть за завесу будущего, противоестественно выведать заранее всё о своей жизни и судьбе, ожидая от своих медиумов и магов самых богатых посул в будущем, которые те им охотно и за хорошее вознаграждение давали, располагая их ещё больше к бездействию и лени. Карма тут определяла всё, личные усилия людей ничего изменить не могли. Эти безрадостные новости из столицы, в самом деле, не предвещали ничего хорошего. Мураховский, лёжа на спине и глядя в синеву неба, безнадёжно качал головой.

   — Когда Бог захочет кого-нибудь наказать, то лишает его разума, — сказал он вслух и, поднявшись, направился было вдоль берега к плотине.

   — Андрей Иванович, боитесь плыть назад? — раздался вдруг голос с другого берега, с пляжа. Это был Рамсин, шурин, придворный чиновник из столицы.

   — Нет, Сергей Николаевич. Я собрался прогуляться вокруг озера. Плывите сюда! — крикнул Мураховский шурину, стоявшему в купальном костюме и с полотенцем через плечо на другом берегу.

   — Нет, нет, мой дорогой. Моё время прошло для таких упражнений. Задышка да судорога в ногах потянут прямо на дно, — ответил тот, сложив руки рупором.

Мураховский рассмеялся и, подбежав к берегу, нырнул. Он вынырнул далеко от берега, отряхнулся и поплыл к своему гостю, взмахивая в такт сильными, загорелыми руками.

   — Вы, Андрей Иванович, засиделись, как я вижу, в тылу. С таким здоровьем и мышцами — место на фронте, — засмеялся Рамсин, бросая на песок полотенце и направляясь к воде. Сергей Николаевич Рамсин был уже в летах. Его волосы на голове и на груди были совсем седыми. Лицо же, как контраст сединам, было удивительно моложаво. Казалось, покрась он брови и густые волосы на голове, мог бы выглядеть совсем молодым человеком.

Мураховский вышел на берег, обтирая обеими руками воду с лица.

   — Доброе утро, Сергей Николаевич! Как спалось тут у нас в Озерове?— спросил он и, не ожидая ответа, продолжал, смеясь. — В воинском присутствии в Сумах тоже заметили мои мускулы. Через месяц, если не раньше, отправят куда-нибудь на фронт. Меня радует это, — серьёзно сказал он.

   — Доброе утро! Я спал замечательно, хотя и мало. На Неве в наше время наблюдательным и думающим людям трудно спать спокойно. Тут у вас, Андрей Иванович, такое спокойствие и растворение воздухов, что можно подумать, что ни войны, ни всероссийского траура, ни этих наших тупиц в Питере нет. Я принимаю с благодарностью ваше предложение погостить тут у вас подольше. Наташа и Леночка очарованы вашим Озеровым, — сказал Рамсин и, помахав рукой, пошёл в воду, окунулся раз, другой и поплыл вдоль берега, взмахивая белыми руками и громко хлопая ладонями по воде.

Пять дней спустя после свадьбы в Озерове остались: отец Алексей, тесть Мураховского с женой, сестра Наталия с мужем и дочерью из Питера и председатель Союза Отечественников Карсавин с женой и тремя детьми: двумя взрослыми дочерьми и сыном-гимназистом. Остальные гости, кто раньше, а кто позже, разъехались по домам. Молодая пара Фадеевых оставалась в Озерове ещё три дня после свадьбы. Они, упоенные новшеством брачной жизни, по целым дням ходили по всему Озерову, в его самые дальние закоулки, где когда-то, многие годы тому назад, появились сначала ростки их детской привязанности, затем первые лепестки юношеской влюблённости и, наконец, расцвели цветы их взрослой любви. Они провели эти три дня в доме Лешневых на берегу нижнего озера. Их за эти три дня в Озерове почти никто не видел. В усадьбе они появились перед самым отъездом в Крым и, провожаемые молодыми Карсавиными, отбыли на Станцию Озерки. Жизнь в Озерове потекла дальше по своему обычному руслу в труде по имению или в дачной беззаботности тех людей, которые нашли тут отдых.

   — Сергей Николаевич, мы можем послушать вас теперь с вниманием и без помехи. Вы не можете себе представить, в каком неведении о настоящем положении вещей живёт русская провинция с тех пор, как началась война. В газетах ничего настоящего об этом нет, да им теперь никто больше и не верит. Если этим слухам поверить, то можно просто сойти с ума, особенно тому, который не предполагает их предвзятости и злонамеренности, — сказал Мураховский, приглашая своих гостей движением руки к креслам в большом зале усадьбы. Тут царил полумрак и было прохладно.

   — Эта неосведомлённость о настоящем положении на фронте и особенно в Петрограде царит не только в провинции. Такая же самая неопределённость царит и в Москве, а слухи да критика там похуже. В Москве среди интеллигентов эти слухи часто принимаются за чистую монету, и редко кто воздерживается от критики, — сказал Карсавин, садясь в кресло рядом с отцом Алексеем.

   — Эти слухи, господа, к сожалению, имеют свои основания, — тихо вмешался Рамсин в разговор, раскуривая потухшую трубку. — Они опасны именно тем, что имеют какое-то реальное основание. Сначала создаётся реальное основание. Персонажи будущего слуха хитро и исподволь наводятся на тонкий лёд, действуют, как им кажется, по своей личной воле и из-за самых разумных побуждений. Когда сцена сыграна и стала явным происшествием, сообщена, так сказать, в газетах, тогда только начинается постройка слуха и отправка его на народный рынок. О том же, кто смастерил сцену и кто заставил её персонажи играть свои роли так, а не иначе, решать очень важные вопросы так, а не иначе, об этом на народном рынке никто не знает, да и не узнает. Например, каким-то инкогнито было необходимо поставить «немца» Штюрмера на чрезвычайно важный в данный момент пост президента министров. Очень немногие люди в России знают о том, что за таким германским именем, как Штюрмер, скрывается не немец, а еврей-выкрест, отец которого посещал в Вильно школу раввинов и никогда Штюрмером не назывался. Этот еврей-выкрест был образованным человеком, учителем гимназии и даже стал заслуженным дворянином. Всем вам известно, что многие евреи-выкресты у нас пользуются полным равноправием и могут занять в обществе любое положение. Отец убийцы Столыпина, как вам известно, был долголетним членом дворянского клуба в Киеве. Дело тут не в министре еврее, а в том, как на имени Штюрмера был построен опасный слух, подрывающий авторитет нашей