КАМЕШКИ ИЗ ЛЕТЫ

1. В лаборатории Садовского в начале 70-х подобрались диссидентствующие интеллигенты – почти все с «пятой графой». А у научно-технической интеллигенции была тогда в моде «Литературная газета». В каждом номере на последней странице под рубрикой «Что бы это значило?» печаталась фотография. Подписи к ней должны были придумывать читатели, а редакция определяла самую остроумную.

И вот то ли Миша Юдицкий, то ли Толя Зайтман принес свежую «Литературку» с таким фото: паровоз в тупике уперся в каменную стену. Все очень оживились и к общему восторгу родилась подпись: «В КОММУНЕ ОСТАНОВКА». Это, кто не помнит, строчка из лихой революционной песни: «Наш паровоз, вперед лети! В коммуне остановка. Другого нет у нас пути, в руках у нас винтовка»... Подпись выслали в адрес редакции, предусмотрительно не указав авторов и обратный адрес. В обзор конкурса она, конечно, не попала, но в редакции, думаю, изрядно повеселились.

2. Была в лаборатории тихая, скромная БрОня Спектор. Ее день рождения приходился на день Советской Армии – 23 февраля. А в те времена дни рождения и вообще все праздники отмечали застольем. Разлили по чашкам портвейн, и я сказал тост, отдающий должное двум праздникам сразу:

– Выпьем за то, чтобы не так были танки наши быстры, как Броня крепка!

Все заржали, потому что марш советских танкистов «Броня крепка и танки наши быстры» был тогда известен каждому.

3. Толя Зайтман имел замечательную математическую голову, но, будучи ленив, оптимизировал каждый свой шаг, дабы избежать лишних усилий. Лаборатория наша находилась на пятом этаже, а мужские туалеты – на четвертом и шестом. Толя ходил только на четвертый. «Почему?»—поинтересовался я однажды. «Это же элементарно,-- ответил Толя.— С грузом я иду вниз, а наверх – налегке».

4. В конце 60-х я работал в проектном институте, где

мои литературные наклонности не остались незамеченными.

И директор Оксанич – мужик честный, но простоватый – поручил мне придумать плакат для туалета, который побуждал бы сотрудников спускать за собой воду. Через полчаса я положил ему на стол следующий текст:

Всякий, кто бывает тут,

Помни правило одно:

Человека создал труд,

Потрудись же смыть .....!

Текст не прошел. А Оксанич стал относиться ко мне подозрительно и не без опаски.

5. Объявления на столбах тоже нуждаются в редакторе и корректоре. Вот два образчика из Крыма:

СРОЧНО ПРОДАЕТСЯ ВЗРОСЛЫЙ БУЛЬДОГ. ЕСТ ВСЕ.

ОЧЕНЬ ЛЮБИТ МАЛЕНЬКИХ ДЕТЕЙ.

ПРОДАЕТСЯ КРОВАТЬ ДВУСПАЛЬНАЯ С МАТРОСОМ.

Последнее объявление я видел в поселке Морское.

6. В нашем НИИ в эпоху так называемого застоя парторги становились год от года все плюгавее и внешне, и внутренне. Один из них по фамилии Чекуров, узнав, что завлаб с кандидатской степенью и большим научным стажем получает 400 рэ, не сдержавшись, издал крик души: «За такую зарплату – хоть заместителем к Пиночету!». И тут же прикусил язык: ведь КПСС клеймила Пиночета как кровавого палача...

Однажды его послали во главе группы научных сотрудников в совхоз пропалывать картошку. И что-то он не так там наруководил. Пришел бригадир с красной мордой и стал материть его на все поле на чем свет стоит. Чекуров молча слушал, а когда бригадир отдалился, сказал нам с достоинством: «Умного человека хоть говном облей – он умным останется!» «Но облитым говном!» — моментально отреагировал Садовский.

7. Директор НИИ Дуброва был маленького росточка, с яйцевидной абсолютно лысой головой, голубыми глазками и губками бантиком. При этом он навсегда вошел в роль сильного и значительного руководителя: говорил на октаву ниже, чем предписал ему Господь, никогда не улыбался, и, пользуясь точным выражением таллиннского поэта Бориса Штейна, «был всегда воинственно согласен» с линией партии и с последним звонком из райкома. Ударение в своей фамилии он делал на последнем слоге. И сотрудники долго не знали, как следует говорить: «директором «ДубровА» или «директором ДубровОЙ»? То есть склоняется ДубровА или не склоняется?

Конец дискуссии положил Толя Зайтман:

– Перед райкомом склоняется, перед подчиненными – нет.

8. Наш НИИ подчинялся Госстрою Украины. И председатель Госстроя Злобин, хамоватый тип, на заседании коллегии сказал, шаря по рядам тяжелым взглядом:

– Где тот кучерявый, который думает, что он один делает науку?

Дуброва вскочил, сверкая лысиной:

– Я здесь!..

9. К моменту назначения Дубровы для НИИ был построен новый, многоэтажный корпус (заслуга предыдущего директора). Дуброва велел повесить в мраморном вестибюле над лифтами «встречальный» щит, на котором накладными пенопластовыми буквами было написано:

ЗДРАВСТВУЙ, ТОВАРИЩ! РОДИНА ДАЛА ТЕБЕ ОБРАЗОВАНИЕ, ЭТО ПРЕКРАСНОЕ ЗДАНИЕ, ВЫЧИСЛИТЕЛЬНЫЕ МАШИНЫ. НЕ ТЕРЯЙ ЖЕ НИ МИНУТЫ РАБОЧЕГО ВРЕМЕНИ! ЗА РАБОТУ, ТОВАРИЩ!

А при выходе над турникетом вывесили другой щит:

«ДО СВИДАНЬЯ, ТОВАРИЩ! ЕСЛИ ТЫ ЧЕСТНО РАБОТАЛ, ЖЕЛАЕМ ТЕБЕ ХОРОШО ОТДОХНУТЬ И НАБРАТЬСЯ СИЛ ДЛЯ НОВОГО ТВОРЧЕСКОГО ТРУДОВОГО ДНЯ!»

Толя Зайтман заметил, что последнюю фразу следовало бы укоротить, поставив точку после НАБРАТЬСЯ. Рацпредложение распространилось по НИИ с быстротой молнии, и прощальный щит сняли вообще...

10. Евгений Петрович Дуброва изо всех сил старался походить на Ленина. И когда принимал за директорским столом подчиненных, слегка наклонялся вперед с вдумчивым видом и прищуром глаз, как Ильич на известном портрете.

Но глаза при этом оставались абсолютно равнодушными...

Однажды я шел с маленьким Глебом через Ботанический сад, а навстречу – Дуброва. «Дедушка Ленин» при виде подчиненного с ребенком обязан был проявить человечность, и Дуброва, конечно, тоже. Сомкнув губки и без тени улыбки он устремился к Глебу с вытянутой рукой. Но малыш, вместо того чтобы обменяться рукопожатием, с плачем спрятался за мою ногу. Немая сцена.

11. Осень 1980-го. Сидим с Толей Зайтманом в новосибирском аэропорту по пути из Новокузнецка. Аэровокзал даже по советским меркам очень бестолковый и неуютный. Русские мужики спят на каменном полу, ничего не подстилая, а разные узбеки, подложив пальто или какую-нибудь тряпицу, сидят по-турецки. Даже на подоконниках спят. Есть закоулки, где схлестываются людские потоки на посадку, в буфет и в туалет...

В буфете давали «Жигулевское». Толя занял очередь, но перед нами его не стало. Заглянули через час – грузины пьют пиво. Значит, есть. Толя к буфетчице. «Кончилось».

А пить очень хочется. Зайтман не отходит от прилавка. Буфетчица: «Отойдите, не мешайте работать». Он отодвинулся на пару дециметров и