Как только Люда выходила из дома, он выбирался из своего убежища и пристраивался её сопровождать. Папа говорил, что Аркай теперь как опознавательный знак: где он, там и Люду ищи. Пока она была в школе, пёс, свернувшись рыжим калачиком, подрёмывал под окнами класса, а к последнему звонку дежурил у школьного крыльца. Иногда ему казалось, что хозяйка слишком задерживается. Тогда он садился, переступал лапами и звонко лаял. Зоя Николаевна, если шёл её урок, говорила:
— Иванова Людмила, у твоего воспитанника неважно с ощущением времени. Объясни ему, что до конца урока ещё четыре минуты и десять секунд.
Все, конечно, смеялись, а Люда выходила, чтобы успокоить Аркая.
После уроков он провожал её домой. Но вот удивительно: такой умница, Аркай не желал носить сумку с учебниками. Отлично соображал, чего добивается от него хозяйка, брал ремешок в зубы и клал сумку на снег. Решительно не хотел Аркай рядиться в носильщики. Вилял пушистым хвостом, улыбался виновато и отводил морду, кося зеленоватыми хитрыми глазами. Превращаться в прислугу не соглашался, не его это было занятие.
А ходил он за Людой по пятам. Терпеливо ожидал в сторонке, пока она разговаривала с ребятами. Если же кто-нибудь повышал на хозяйку голос, медленно поднимался и пересаживался поближе. От его острых раскосых глаз деться было некуда. Становилось ясно: попробуй кто обидеть эту девочку — и пёс без промедления ринется на выручку. Ничего хорошего обидчику это не сулило: про историю с Катаем знали все, о решительности и стойкости Аркая на Береговой ходили легенды.
Однажды в субботу Люда с мамой на два дня ушли на катере в город. Аркай норовил запрыгнуть на палубу, но мама сочла, что неловко брать его с собой. Домой пёс не пошёл, остался на причале, зорко следя за подходившими суднами.
Пришла бабушка, увела его. Аркай не стал грызть предложенную рыбу, повернулся и потрусил обратно на причал. Улёгся у швартового устройства и стал следить за рейдом Береговой — не появится ли катер. Сошли моряки с папиного корабля, попытались забрать его к себе, покормить. Аркай беззвучно ощерился, и от него отстали.
Так и пролежал он двое суток на причале. Ничего почти не ел, похудел заметно, но своего поста не покинул.
Когда подошёл долгожданный катер и Люда с мамой спустились по сходне, он не бросился им навстречу, не принялся прыгать и визжать от радости. Подождал, пока Люда подошла к нему, пощекотала за ухом и спокойно направился за нею к дому. И Люда чувствовала себя перед ним неловко.
А бабушка на Аркая и вовсе разобиделась:
— Что за псина такая окаянная, — пожаловалась она. — Жить на свете без Людмилы не хочет. Два раза от причала уводила — удирал обратно. Третий раз не дался. Упёрся, даже рычать на меня начал. И лопать, паршивец, ничего не хотел. Сидит и сверлит море своими глазищами. Извёлся весь.
Что делать, пришлось Люде опять повиниться перед Аркаем. Она обняла его тихонько:
— Не обижайся, пёс, никогда больше тебя не оставлю, всегда будешь со мной.
Аркай уткнулся ей в руки, затих ненадолго. Любил он ласку человеческую, только сам на неё никогда не напрашивался.
А через несколько дней в ночь ударила пурга, неожиданная и злая. Зазвенели стёкла оконные под напором стихии, встала за ними белая мгла. В трубах завыло, свистнули сквозняки, выдувая тепло. Люда намерилась Аркая в коридор забрать, да не тут то было: дверь снаружи сразу снегом так привалило, что открыть её не удалось. Страшно стало за Аркая, долго не спалось в эту ночь.
И мама с бабушкой уснуть не могли, ходили из кухни в комнату, перекладывали что-то, места себе не находили. Известное дело: о папе тревожились. Каково ему в океане с этим жестоким штормом управляться!
Тревожная ночь была в доме Ивановых, да и на всей Береговой мало кто мог уснуть. Ураганный ветер да ещё зимой — плохой подарок морякам. И тем, кто на берегу, не бывает покоя. Знают они, как тяжело на кораблях в лихую погоду. И звонят дежурному, на причал, на радиоузел: всё ли в порядке, не просит ли кто помощи в озверевшем Тихом океане, не поступал ли сигнал бедствия. Не спит Береговая, вслушивается в рёв урагана, готовая прийти на помощь тем, кто штормует вдали от берегов.
Непросто и помочь, когда из дому не выйдешь. Наступила пурга — каждый замри на месте, где она тебя застигла. А если вне дома накрыли порывы тайфуна — укройся в ближайшем помещении и опять же жди. Таков закон Камчатки.
Утро, в какой уже раз, оглушило тишиной. И не поверишь, что ночью ветер крыши срывал, волны рушили причалы. Будто во сне это было. Так оно живётся на Береговой. Ни одна веточка не шелохнулась, только под скалами у родничка грохотал прибой.
Радовались люди, что всё минуло. В океане полный порядок, выстояли моряки, не поддались урагану.
Люда в окошко на кухне выглянула — его до половины снегом замело. Блестела ровная поверхность сугроба, носочки лыж торчали у стенки. Аркая видно не было, и стало Люде нехорошо. Неужто замёрз рыжий? Или ветром унесло его в залив, и он утонул в ледяной воде? Люда открыла форточку и позвала отчаянно:
— Аркай! Аркай, где ты?
— Не шуми, — остановила её бабушка. — Спит твой Аркай и сны голубые видит.
— Ты в дом его впустила! — обрадовалась Люда.
— Так уж и впустила, — усмехнулась бабушка. — Нас и не откопали ещё. На улице он, в своём закутке. Или не видишь?
Люда пригляделась: меж носочков лыж, почти у стенки, маленькое отверстие в сугробе и лёгкая струйка пара вьётся — Аркай дышит. Она закричала громче прежнего:
— Аркай, ну, Аркай, проснись же, лежебока!
Сугроб под окном зашевелился, осел немного, а потом как будто взорвался. И выстрелился из-под него Аркай огненно-рыжей ракетой. Отряхнулся, метнул в стёкла комочки снега, зевнул во всю пасть, лапами постучал по стеклу и пролаял прямо в кухню: тяв-тяв! И Люду в нос лизнул через форточку.
И так заразительно он резвился, весело и бодро, что вместе с ним прыгать захотелось, на лыжи встать да слететь с вершины сопки. И чтобы этот пёс мчался рядом рыжим пламенем на белом снегу и кувыркался через голову, как он всегда делал, заходясь в беззаботном лае.