зверь. Тому чудовищу, которое месяц назад откусило кусочек дороги и изрыгнуло его в ручей, нежданно-негаданно подан десерт, который оказался ненамного вкуснее. Не хватает гарнирных украшений, но ничего, мы их добавим: вот этот окровавленный жакет, к примеру, совсем неплох, а вон там слетевший с ноги башмак, — да, немного асимметрично, второго-то нет, второй по-прежнему плотно сидит на вывернутой стопе. А что там делает микроавтобус, почему он валяется на спине, как жук, опрокинутый пинком великана, задрав все четыре колеса, которые продолжают бессмысленно вертеться вхолостую? А вот лежат четыре личности, выброшенные из машины, — разумеется, были не пристёгнуты и теперь, как разноцветные кучки крема и взбитых сливок, украшают крутой склон, сбегающий к полноводному ручью, прихватив с собой обломки дороги, которые не успели убрать. Там и сям — вывороченные с корнем деревья, которые, правда, на счету у паводка. Вывернутый молодой человек, две подвернувшиеся женщины, старуха, вопящая, как грешница перед причастием, — быстро-быстро! — чтобы успеть издать ещё пару воплей, пока не свернулась лавочка уличной торговли людьми. Фигурки подломлены, руки воздеты, будто бедняги не то ликовали, не то шли сдаваться. Их перечёркивает горный ветерок. Колёса вертятся и вертятся. Шофёр зажат в кабине, руль впился ему в грудь, изо рта ещё слюнки текут, а выпить уже не придётся, его оторвали от стойки, за которой бармен, держа в руках полупустой сосуд его жизни, только приготовился налить. Кажется, он всё ещё упирается против тех, кто правит у руля. Люди наверху выходят из автобуса и своим ходом, тоже крича и плача, пытаются спуститься вниз, на склон, покроплённый рассыпанными крошками людей. Высокие ели стремятся вверх. Птицы подняли крик, что им помешали, но в глубине души они равнодушны. Водитель автобуса что-то бубнит себе под нос, усевшись на подножку вверенного ему опасного колосса. Пряный, настоенный на травах горный воздух полезен, что бы ни случилось. Шофёр, как и его пассажиры, голландец и ничего не понимает здесь: ни гор, ни мира, ни убитых — горем и просто убитых — людей. Что за люди — считают себя хозяевами своей судьбы, а сами не могут справиться с управлением. Многие сокрушены, прогалина раскрылась, деревья расступились, давая место озарению, которое освещает всё и для газет, и для телевидения. Жители местного уровня скатываются к жертвам кубарем по склону, как камнепад. Сверху, с просторного балкона, с веранды ресторана для туристов, ссыпалось ещё больше люда, который на сей раз пережил погибших и так переживал, что препятствовал спасательным работам. Всё по-отпускному ярко, пока не опустится вечер. ТЬгда они натянут куртки. Как расшалившийся пёс, природа скачет вокруг своих гостей, вертится волчком, подбросит их вверх, а поймать забудет, отвлёкшись на кем-то брошенную палку; природа то капризно налагает лапы на одного или на другого, то снова отпускает его, не замечая, что товарищ по играм полностью раздавлен и растерзан. Она обнюхивает его останки, воет в белый свет, пока не стемнеет, и тогда она заводит совсем другую песню. Природа! Размашисты её скачки, объёмисты её космические аппараты, которые уже на взлёте. Неодолимо притягательны эти рассыпанные по склону фигурки, раскинутые руки, разверстые рты, полные молчания. Обломанная ветка, вялый лист, отрезанный ломоть. Громоздится человеческий отвал в полуденном тепле, ландшафтный вид, которым кормится страна. Отвалы тянутся по склону вверх, до придорожных ресторанчиков, и даже втягиваются внутрь, туда, где оставшиеся в живых продолжают лавировать и спасать своих от свалки; они уцелели и могут пока выкладываться на тренировочной тропе, проложенной в лесу. Тёмный лес — в заключение, ему лишь подол оторвало прошедшим ливнем, но скоро явится бригада и снова подошьёт его и нас прихватит, если мы посмеем удирать быстрее тридцати километров в час. Идёмте уж пешком в высокоствольный лес! Солнце направляет лампу нам в лицо, нам кажется, что свет впереди — это зеркало, и бьёмся головой о камень, который и есть мы сами. Так мы срываемся в высокогорную долину, собаки лают, что-то хватает нас за шкирку, но не собаки, на сей раз пусть они нас подстрахуют.

В ГОРАХ, где тишину легко разрывают молнии, этот преходящий ужас, который, в основе своей, порождает не так много, зато многое ломает, — в горах пропали уже несколько человек. Зато появились другие, которых мы не теряли. Но наше дело сторона, и мы можем рассказать лишь то, что коснулось нас походя, а напоследок пнуло.

Без вести пропавшие какое-то время ещё толклись в горных расщелинах — благовоспитанная группа ищущих спасения в соответствии с проспектом, который посмел их содержать, а потом их как корова языком слизнула. То были люди, отпускники, которые везде совали свой нос и всем мозолили глаза, поэтому было удивительно, что они вдруг пропали. Для животных существует привязь, а для людей — правила: в один прекрасный день эти люди не объявились в гостинице, а жаль, тут уже привыкли их обслуживать. А они больше не трогают свою еду, и кого теперь должны трогать здешние красоты, если их больше нет? Кто забрал их из природы, их второй родины? Образованный сидит в себе, качается, как в транспорте, но стоит ему захотеть отдохнуть, как его уже не удержать. Он хватается за ближнего, а это как раз ближайший способ превратить в противоположность всё, что было для него свято: само его существование, разрази его гром! Это наше право. Природа, эта старшая по комнате, вечно заставляет прибираться других. Неужто эти люди сгинули в горах, по покушении.

которое передало их смерти? Неужто нереальное совершило акт зачатия, с которым одновременно простилась жизнь этих пропавших? Церемония, которая затянулась по сей момент?

И духу их не стало. Ещё накануне их ледорубы со звоном чокались друг о друга, а теперь лопаются камни, и изобилие неслыханного, но тем не менее лично пережитого течёт у них по усам и попадает в рот. Взгляните, как ярко вонзаются горы в небесную синь! (Быть природным значит быть восприимчивым!) Местные уроженцы зорки и наделены чувством юмора, в их крови содержится большой процент замешательства. Мы не задумываясь используем этих неотёсанных детин, которым даже печатью денег не втемяшешь, какое пиво и шнапс нам подавать. Каждый день приходится заказывать заново, и каждый разговор идёт надвое: с одной стороны, это вкусно, с другой стороны — вредно для здоровья. Скала гудит от верхолазных крючьев, но она и мину не покривит, которая у неё, как уже говорилось в нашей специальной передаче, взорвалась ещё за несколько часов до того. Гора уже снова ластится, как кошечка, присмирев, — внимание, ложись,