уйма времени. Толстяк весил никак не меньше двухсот восьмидесяти фунтов.

Однако Маус поднапрягся и перекатил толстяка на спину и увидел, что тот все еще жив. На его белой накрахмаленной рубашке не было видно крови, ею был перепачкан лишь рукав на локте. Пули 38 калибра, несмотря на огромную массу жертвы, прошили ее навылет. Зато губы были в крови, которая стекала по обеим сторонам подбородка. Но в глазах толстяка еще теплилась жизнь, и они пристально смотрели на Мауса.

Маус нагнулся над ним, не обращая внимания ни на шум окружавших его прохожих, ни на шарканье подошв Дьюки о мостовую, когда тот подошел к нему ближе. Он наклонился к жертве, чтобы толстяк разглядел его лицо.

— Мейер Лански посылает тебе привет, жирный мудак! — произнес Маус тихо, чтобы девушка, застывшая в дверном проеме в нескольких футах от него, не расслышала его слов. Затем он выпрямился и, нацелив «смит-и-вессон» толстяку прямо в нос, нажал на спусковой крючок. Раз, два. Во второй раз чуть выше первого. Прямо в лоб.

Каждый раз, когда в него впивались пули, тело толстяка дергалось. Маус знал, что уже первая пуля сделала свое дело. «Черт побери, — подумал он, убедившись, что толстяк испустил дух, — такое гладкое бритье и пошло насмарку!»

Вытащив из кармана сложенную пополам пятидолларовую банкноту, он засунул ее в рот мертвецу. Это означало, что убитый имел несчастье перейти дорожку Мейеру Лански.

— Леонард! — раздался у него за спиной голос — негромкий, усталый или просто испуганный. Маус понял, кому он принадлежит еще до того, как обернулся. Тутлс. Старик выскочил из парикмахерской, услышав первые три выстрела.

Ах, Тутлс, подумал Маус, глядя в слезящиеся глаза старого парикмахера, тебе следовало бы промыть ножницы в марганцовке или править бритву на ремне.

Маус поднял «смит-вессон» и навел его на старого парикмахера. Поскольку тот стоял всего в нескольких футах от него, выстрел был бы смертельным. Маус понимал, что это свидетель, — он был предельно осторожен в том, что касалось его ремесла, — и что Тутлса нужно пристрелить прямо сейчас. Ведь парикмахер знал его не только как Мауса, но и как Леонарда Вайса. Под этим именем его больше не знал никто, кроме матери и Мейера Лански.

Но пришить старика у него не поднялась бы рука. Тутлс был настоящий «менш», и хотя Маус знал, что, получив эту работенку, он будет вынужден какое-то время не показывать носа в заведения Тутлса, но такого поворота событий он не ожидал. Откуда ему было знать, что толстяк побежит, заставит броситься за ним в погоню и в результате прикончить его придется рядом с парикмахерской, и Тутлс выбежит, чтобы посмотреть, что случилось.

Маус не выстрелил в Тутлса. Просто не смог, и все. Причиной тому, что толстяк лежал сейчас бездыханной тушей на мостовой, был приказ Лански, и старик-парикмахер здесь ни при чем. То, что он выбежал на улицу, — чистой воды случайность. Смерть Тутлса никак не вписывалась в сегодняшнюю работу, хотя в патроннике и оставался последний патрон, который при желании еще можно было пустить в дело. Но у Мауса не поднималась рука застрелить человека, который умел так ловко и чисто брить.

Вместо того чтобы выстрелить, Маус улыбнулся Тутлсу, хотя и знал, что ничего хорошего из всего этого не выйдет, однако поступить по-другому он не мог. Все, больше никаких выстрелов. На сегодня с него хватит.

Он засунул «смит-и-вессон» в карман пальто и, услышав рядом с собой шаги Дьюки, выпрямился и побежал по северной стороне Канала, туда, где в машине с включенным мотором его поджидал Малыш Фарвел.

— Ты «поц», Леонард, — произнес Мейер Лански, сидевший, точнее, утопавший, среди подушек такого огромного кресла, что он, и без того невысокий, пяти футов роста, казался в нем малолетним ребенком. — Ты это понимаешь?

Маленький Человечек был прав, а когда он прав, то возразить на это нечего.

— Знаю, знаю, но этот Тутлс, он так замечательно бреет. Ты понимаешь, о чем я? Давай вернемся чуть назад. Я просто не смог. Будь у меня побольше времени, чтобы все правильно оценить, — солгал Маус, зная, что чего-чего, а времени у него было более чем достаточно, чтобы принять нужное решение, но пусть уж лучше Лански сочтет его тупым, чем мягкотелым.

Маус старался не встречаться с собеседником взглядом. А ведь никуда не денешься, хочешь не хочешь, а придется заглянуть ему в глаза. А глаза Мейера Лански похожи на затянутые льдом озера.

— Леонард, Леонард, — тихо произнес Лански. — Ты поставил меня в неловкое положение. Этот Тутлс все разболтает полиции, тогда копы возьмут тебя за задницу, и если у тебя случайно развяжется язык… — С этими словами Лански вытянул перед собой руки. — Я знаю, Леонард, знаю, что ты никогда этого не сделаешь. Но я должен учесть все возможные обстоятельства, все варианты. Что, если ты все-таки проговоришься, и в связи с этим делом всплывет мое имя?

Маус поднял голову и осмелился наконец взглянуть Мейеру Лански в лицо.

— Ты же не пришьешь его, верно?

Лански сложил маленькие ручки на брюшке и улыбнулся жутковатой улыбкой. Маус понимал, что искренности в его улыбке ни на грош, не больше, чем в улыбке лицедея.

— Тебе нужно на какое-то время скрыться, залечь на дно, ты ведь и сам это прекрасно понимаешь. По меньшей мере до тех пор, пока я не поручу кому-нибудь поговорить с этим Тутлсом.

Черт! Залечь на дно означало, что кто-то обязательно будет присматривать за ним, чтобы он держал рот на замке. Что касается Тутлса, то его можно считать покойником, потому что Мейер Лански всегда любил зачищать концы.

Лански замолчал и поправил бело-голубой галстук. В просторной комнате с низким потолком стало тихо. Она находилась в дальней части кошерного ресторана «Ратнерс» на Деланси-стрит. Это была специальная комната, выделенная Мейеру Лански для деловых встреч. По личному указанию Лански ее обставили темной мебелью, книжными шкафами, и даже повесили на несуществующих окнах шторы. И это притом, что в комнате не было ни одного окна. Лански с гордостью продемонстрировал ему свой кабинет несколько лет назад, когда Маус в первый раз оказался здесь. Так безопаснее, пояснил Лански.

— Я что-нибудь придумаю, — наконец произнес Лански. — Я никогда не оставляю в беде вас, парней из Браунсвилля, ты же знаешь.

Маус кивнул. Он был одним из немногих оставшихся в живых ребят из старой банды. Он работал с бруклинскими с восемнадцати лет, когда еще не представлял себе, что может быть иная жизнь и иные занятия, кроме ограблений магазинчиков в Куинсе. Он был крут, уже тогда крут, хитер, как лис, как сказал ему Лепке-Бухгалтер