(хотя ему, Айвару, непонятно, почему разносить почту по квартирам интереснее, чем дома читать сочинения классиков). Но теща бывала только наездами, а большую часть времени пропадала у родственников, поскольку на раскладушке спать отказывалась (в чем была совершенно права). И, наконец, соседи, задевая головами пеленки, развешанные на кухне, хотя и не ворчали, но делали страдальческие лица (а могли бы ворчать и были бы правы). Словом, жизнь становилась все невозможней.

Преподавателю детско-юношеской спортивной школы Калныньшу отдельная квартира в новом доме была обещана твердо. Однако он знал цену твердым обещаниям работников хозяйственного управления своего спортивного общества. Знал, что в том случае, если плюс ко всем его заслугам и обстоятельствам фамилия «Калныньш» появится в списках сборной команды страны, моментально и чуть ли не автоматически придут в действие некие рычаги и шестерни, которые значительно сократят время ожидания заветного ордера. Кнопкой же, которая пустит в ход рычаги и шестерни, будет издавна сложившееся и в общем правильное мнение, согласно коему человек, призванный защищать честь страны на спортивном поприще, должен как можно быстрее получить условия, необходимые для подготовки к защите этой чести. Если же Калныньш на сей раз в сборную не попадет, то, вполне возможно, механизм сработает не на него, поскольку непременно найдется какой-нибудь иной спортсмен, которому тоже потребуются условия. И ордер получит он, а очередь Калныньша отодвинется ступенькой ниже, как уже случалось прежде. И Клавдия, узнав о новой отсрочке, долго не будет разговаривать с мужем, а будет только вздыхать — шумно, гневно и справедливо.

На обратном пути Калныньш снова постоял перед газетой. И пошел домой, говоря себе: «Ты, старый глупец! Если ты отдал жизнь тому, чтобы ездить на велосипеде и учить этому не очень умному делу других. Если в юности ты бросил рыбацкое ремесло, в котором был бы уже солидным человеком, бригадиром, получал хорошие деньги и имел квартиру. Если так, то добейся своего, добейся. У тебя еще много сил, а твой дед, когда ему исполнилось шестьдесят, поднимал на плечи баркас. И его никто не кормил апельсинами. А твоя замечательная жена покупает тебе апельсины, хотя они не дешево стоят. Так добейся, старый глупец, добейся, иначе я не дам даже копейку за твои огромные ноги».

Он произнес эту речь по-латышски, как всегда в минуты самых важных и откровенных разговоров с собой. И сердясь на себя, даже тряхнул сумкой с бутылочками для Дзинтарса. Испугался, встал посредине тротуара и начал осматривать их одну за другой.

4

— Адик, ты никуда не уходишь?

— Нет, ко мне придет Васька.

Он терпеть не может домашнего «Адик» — «Адриан» по паспорту. Андрей — только так. Имя для мужчины. Он перекрестил себя, когда кончил школу и пошел работать грузчиком.

Грузчики дирекции передвижных выставок и панорам именуются в штатном расписании музейными работниками — «музрабами». Но это только для папы и сестры утешение. Грузчик есть грузчик, вполне мужская профессия.

Кончать школу было муторно. Он чувствовал, что вырос из нее, как вырос из своей парты, на крышке которой два года назад некий паникер вырезал перочинным ножом «мама, я хочу домой». Пацаненок-маляр, заляпанный охрой и веснушками, свистел за окном и щурил рыжий глаз на дядю в форменном пиджачке, укрывшегося от взгляда математички за бруствером чужой спины.

Андрей думал, что грузчики — это немолодые небритые ханыги, «на троих за углом». Были там и такие. А были плечистые мальчики в джинсах и чистых ковбойках. Целая бригада ковбоек. Они, когда Андрей пришел в Манеж, где оборудовалась очередная выставка, обедали. Сидели на ящиках у служебного входа, жевали домашние бутерброды, запивали их из горлышка безалкогольным напитком «Освежающий». Один листал учебник по органической химии. «Эти стаж для института зарабатывают», — сообразил Андрей, заранее решивший, что в ближайшее время — никаких вузов, поскольку культурный рабочий со средним образованием, спортсмен, общественник и оптимист без отклонений в сером веществе тоже вполне положительный герой нашего времени. Так и было сказано в ответ на упреки домашних.

Пока парни обедали, другие грузчики, действительно немолодые и небритые, таскали мимо здоровенные ящики. Таскали-таскали, потом один не выдержал, подошел к ковбоечникам, подбоченился:

— Че, от работы кони дохнут, да?

Тот, к кому обращались, невозмутимо жуя, ответил:

— Кони, друг мой, дохнут главным образом от собственной серости.

Повернувшись к некоему Толе, он вежливо попросил пригнать «тачку». И через минуту аккуратненький Толя возник в дверях, стоя в небрежной позе на столь же аккуратном электрокаре. Ящики были выгружены в два счета.

В такую вот бригаду попал Андрей. Его встретили хорошо, только парень с челкой, похожий на бодрого киногероя, похожего, в свою очередь, на сто других бодрых киногероев, с ходу щелкнул пальцем по мастерскому значку, который Андрей на всякий случай привинтил к рубашке — пусть знают. Андрей отстранился, и парень деловито спросил:

— По какому виду?

— Вело, — веско ответил Андрей.

— Понятно. Точильщик. — И парень, втянув живот, сказал еще, что у него, между прочим, первый разряд. Только по другому виду. По фехтованию.

— Понятно. Шашлычник, — в тон ему ответил Андрей.

Собеседник белозубо захохотал и сделался еще больше похожим на сто красавцев.

Бригада работала быстро и квалифицированно. Ей в основном поручалась упаковка разных тонких и хрупких штук, привозимых на выставки стекла или керамики. Остальные грузчики с таким разделением труда соглашались. От долгого таскания тяжестей пальцы их огрубели, а кое у кого по причинам личного характера еще и тряслись. Ставки были вполне приличные. Мальчики время от времени приглашали в кафе молодых музейных искусствоведш, чье жалованье не допускало никакого гусарства. Искусствоведши ходили охотно, потому что мальчики были вполне воспитанными, ничего лишнего себе не позволяли, но умели проникнуть в любой переполненный ресторан, а о живописи и скульптуре разговаривали так, что послушали бы все эти заслуженные деятели кисти и мольберта, какой убийственный разбор учинялся их полотнам, снятым с подрамников и отправленным, к пылкой радости трудящихся, куда-нибудь в Кинешму с передвижной выставкой.

А еще в перерыве ночной смены они устраивали гонки электрокаров вокруг Манежа. А еще судили обо всех событиях внутренней и международной жизни безапелляционно и несколько иронично, что свойственно людям сильным и вполне независимым. Они ценили