лъжа жен. р. и лъжь — лъжьй = лживый, лжец — муж. р. Поэтому и в славянском: «егда глаголет лжу, от своих глаголет, яко» (значит и «что» и «потому что», как и греч. ὅτι, только Ал. зане есть и отец его) местоимение его может относиться только или к «ложь», то есть отец лжеца, или к диаволу, то есть отец диавола. Коньектура ркп. «ея» и поздн. печ. Кут. 1662 г. лжи, относящая греч. αὐτοῦ к ψεῦδος экзегетически, конечно, допустима по примеру Ефрема Сирина и араб. Диатессарона, но в интересах точности перевода и его авторитетности (в древних текстах нет такой поправки) не может быть одобрена (Ср. Blass Gramatik des Neut. Griechisch, 2-te ault. S. 170 Апт. 1 ср. § 47, 3. 10, и еще § 48. 6. S. 169, — Schmiedel — Winer. Gramatik des Neut. Sprachidioms II. 1. § 18, 8; ср. § 19, 14, и еще § 22. 9). Удовлетворительность данного в древних переводах и изъяснениях толка (против манихейского отца диаволова — демиурга говорит Ин. 5, 43, где вопреки Христу, говорящему во имя Отца Своего — Бога, диавол или антихрист представляется говорящим не от лица другого, но ἐν τῷ ὀνόματι τῷ ἰδίῷ, след. ἐκ τῶν ἰδίων λεγεῖ 8, 44 указывает на диавола как на конечное первоначало зла и лжи, и вообще, мысль об отце диавола — демиурге чужда новозаветным писателям, в частности Иоанну) устраняет надобность в придумывании новых возможностей, кроме чисто филологических затруднений, всегда долженствующих иметь против себя столь веский аргумент, как филологическое и экзегетическое чувство толкователей глубочайшей древности. Так, например, возможен толк, принимающий ὅτι за «что», а не за «потому что», и отец его за подлежащее при сказуемом лжец есть, причем может разуметься Бог как отец или диавола или Христа. Перевод будет возможен такой: «когда говорит ложь, от себя говорит (а именно), что лжец есть и отец его». Разумея под «его» — диавола, можно будет видеть (ср. Злат. к эт. м.) указание на известный библейский рассказ о соблазне прародителей диаволом-змеем, указавшим на то, что будто бы Бог сказал ложь смерти как следствии нарушения заповеди. (Быт. 3, 3–5). Но такое толкование может встречать затруднение со стороны грамматического строя предложения, обобщающего проявления лжесловия (отсюда Пеш. множ. ч. dglin) диавола (ὅταν λαλῇ), и без всяких субъективных ограничений, как безусловно-объективная истина, выраженное положение: «лжец есть и отец его». Это второе замечание не позволяет толковать проявление диавольского лжесловия и без исторических ограничений, а вообще так: диавол от себя самого (как первоначальник всякого зла вообще и лжи в частности) говорит всегда ложь (такую), что (будто бы) лжец есть и Отец его — диавола, то есть Бог, — таким образом своею ложью диавол набрасывает тень и на истинность Бога, выставляя Бога таким же лжецом, каков есть и сам он — диавол. Кроме того, Сам Бог, Верховное Первосущество, как «отец диавола», есть нечто малобиблейское, даже внегностическое, ибо отцом диавола гностики считали не самого Бога, но низшего демиурга. Хотя догматически допустима мысль, что, как Благой Творец, Бог желает быть Отцом всех Своих тварей, то есть чтобы все они были богоподобны и добры, как Бог. Но сама тварь (диавол) не хочет быть богоподобною, не желает сыновства Богу и признает Бога не Отцом, а врагом своим. Возможно, наконец, слова: лжец есть и Отец его принимать за речь диавола (как бы за цитату слов диавола в речи Господа), подобно 1 Ин. 4, 20 — и «Его» относить ко Христу (срав. для уяснения 1 Ин. 1, 10–24, особ. 2, 22–23 и 5, 10). Но и этому толкованию противоречит все древнеэкзегетическое предание.
(обратно)