Петер Розай

15 000 душ

Он приехал в гостиницу под вечер. Да, вот так просто начинается наша история. Подъехал он на машине, которую нельзя было назвать ни большой, ни маленькой, ни шикарной, ни скромной; автомобиль для среднего класса, как говорится.

Он вышел из машины.

Отель располагался напротив торгового центра, с которым он сосуществовал по принципу симбиоза: кто хотел что-то продать в торговом центре, снимал номер в отеле, как это заведено. Вокруг торгового центра и отеля тянулись обширные автостоянки, одновременно соединяющие и разделяющие эти строения, словно черные, поблескивающие морские воды. Кубическое здание отеля походило на придаток торгового центра, который был выше на несколько этажей и простирался громадой ввысь и вширь. На крыше развевались установленные в ряд флаги с надписями, которые было уже не разобрать.

Вечер! С шоссе неподалеку доносился шелест шин. Чахлые деревья по обочинам тянулись ветвями ввысь. За ними угадывалось открытое поле, над которым в темнеющем небе уже зажглись звезды.

«Вот мой чемодан», сказал мужчина, обращаясь к портье, который неторопливо вышел ему навстречу из дверей отеля. Себе он оставил только черный портфель, в котором, видимо, лежало что-то ценное, судя по тому, как бережно он прижимал его к груди.

Теперь надо бы описать внешность нашего персонажа; это не так-то просто. В нем не было ничего такого, что обычно бросается в глаза: ни бороды, ни очков, ни родинки, ни родимого пятна, ни каиновой печати; ни кабаньих клыков, ни угрей, ни обезьяньего лба. И все же в своем светлом плаще, темно-серых штанах и черных ботинках он не казался совсем заурядным. Портье, парень молодой, даже пригляделся к нему, когда получал свои чаевые.

В общем, к нашему персонажу нужно присмотреться пристальнее, придется немного напрячься, если мы хотим получить о нем верное представление: вот он, расправив плечи и уже перекинув плащ через руку, пожалуй, немного нетерпеливо дожидается регистратора у пустой стойки. Портье тоже куда-то подевался со своими чаевыми. Человек стоит перед нами совсем один.

На вид ему лет сорок или чуть больше, он среднего роста, худощавый, несколько полноватый в бедрах; голова соразмерна телу, довольно красивой округлой формы, лоб не слишком высокий, щеки гладкие, но возле рта уже немного дряблые, хотя, возможно, мы разглядываем его слишком придирчиво. Рот маленький и волевой; в глазах, устремленных на полки с ключами за стойкой регистратора, сейчас нет блеска, — но, как знать, быть может, при случае они способны сверкать, гореть или лучиться, — темные волосы зачесаны назад, несколько тонких прядей, похожих на перья, свисают на ворот рубахи. Не то чтобы эта единственная экстравагантная деталь сама по себе придавала ему эксцентричный или вызывающий вид, но, если мы не ошибаемся, сделано это было именно с таким расчетом. — Быть может, мы преувеличиваем и придираемся к этому человеку, который в целом выглядел как образцовый коммивояжер.

А теперь несколько слов о холле отеля: отделка самая обычная — каменный пол с красными и зелеными узорами; кожаная обивка — кожа, конечно, искусственная; торшеры, отбрасывающие свет на потолок. В центре стояла четырехугольная колонна. Если бы не ковры, помещение могло бы показаться холодным и неуютным. Телевизор в углу выключен.

Тут из-за полок с ключами вышла женщина, зевнула, поправила рукой выбившиеся на лоб волосы и, поздоровавшись с мужчиной без особых церемоний, подпихнула ему бланк и карандаш, прикрепленный к закрученной спиралью проволоке. Наш персонаж все равно ей улыбнулся, после чего склонился над бланком и начал писать.

Графы, которые ему полагалось заполнить, были отмечены звездочками.

Фамилия его была Клокман, имя написано неразборчиво. — С именами романных героев всегда морока. Почему его зовут именно так, гадает читатель. — Мы называем его так только потому, что его и впрямь так зовут.

Если уж быть совсем точным, то, по правде говоря, звали его Клоккманн, с двумя «к» и «н». Но вторую «к» он однажды удалил с помощью быстрой и почти безболезненной операции, чтобы фамилия звучала более гладко. А «н», которая все еще волочилась в конце, вскоре сама куда-то задевалась.

Каждый раз, когда Клокман писал свою фамилию, на лице у него мелькала какая-то улыбочка.

Он взглянул на наручные часы.

Опишем вкратце регистраторшу: ей было лет тридцать пять, у нее были сухие волосы, тощая шея, плоская грудь и глаза как черные пуговицы. И вот еще что — видимо, она ненароком переборщила с помадой, потому что ее нарисованные губы были больше, толще и соблазнительнее, чем настоящие.

Портье — он объявился снова — двинулся с чемоданом в руке впереди Клокмана. Парень он был смуглый, проворный, только сутулился. На локтях рукава его черной куртки лоснились. Или, может, лоснились черные рукава его куртки? Пятно света проплыло по экрану телевизора. Перед лифтом с потолка свисала неоновая лампа в форме кольца.

Где там этот лифт? — Клокман расхаживал по холлу. Мимоходом он заглянул в просвет между двумя дверными створками. За этой двухстворчатой дверью располагался ресторан. Лишь одна пара сидела там за столиком с горящей розовой лампой. У мужчины еще торчал изо рта непрожеванный кусок пищи — квашеная капуста с колечками лука. Он ел, согнувшись над тарелкой. У женщины были нож и вилка в руках и целая копна волос на голове.

Пока они летели вверх на лифте, портье тихо напевал какую-то песню. Его черные брови взмыли вверх. — Ага! А над губой-то у него усики. — Это и впрямь был полет, казалось, снизу в тело впивается нож и рассекает его пополам.

Очутившись в номере, Клокман раскрыл чемодан и вынул из него офисную папку. Внутри чемодана еще было немного одежды вместе с туалетными принадлежностями и всякими мелочами. Сверху в папке лежал листок, на котором были в столбик записаны телефонные номера и адреса. Клокман набрал один из номеров на телефоне и, как только его соединили, поставил напротив номера точку.

Теперь он был свежевыбрит, он пользовался электробритвой, и сменил рубашку. В общем, прихорошился на скорую руку, как он сам это называл. Он всегда так готовился к деловым встречам, поскольку заметил, что чрезмерное внимание к своему внешнему виду может быть истолковано другими как признак неуверенности в себе. Немного освежиться — это да! Из вежливости и, конечно, ради себя самого.

Рукава новенькой рубашки шуршали.

В ванной, где уже было темно, Клокман еще раз провел рукой по щекам. Он осклабился, ухватил себя за подбородок и натянул кожу. Тут он заметил один досадный пустяк: корочку на коже. Он снова