воскликнул Читтерлингс.

— Sic ему — я хочу сказать «sic semper tyrannie!» — сказал классик Голэйтли^[1].

Тяжелый удар в голову палкой и деревянный шар, быстро брошенный в его пустой желудок, замертво уложили на полу учителя. Голэйтли вздрогнул.

Пусть мои молодые читатели не осудят его слишком поспешно. Это было его первое убийство.

— Обыщите его карманы, — сказал практический Дженкинс.

Они это исполнили и не нашли ничего кроме каталога Гарварда за три года.

— Бежим, — сказал Дженкинс.

— Вперед в лодкам! — воскликнул энтузиаст Читтерлингс.

Но Ч. Ф. Адамс Голэйтли в раздумье стоял, глядя на лежащего учителя.

— Вот, — сказал он спокойно, — результат слишком свободного правления и нашей школьной системы. Страна требует реформ. Я не могу отправиться с вами.

— Изменник! — воскликнули остальные.

Ч. Ф. А. Голэйтли грустно улыбнулся.

— Вы меня не знаете. Я не сделаюсь пиратом, а членом конгресса!

Дженкинс и Читтерлингс побледнело.

— Я уже организовал два собрания в кегельном клубе, и подкупах делегатов другого клуба. Нет, не отвращайтесь от меня. Будем друзьями, преследуя различными путями одну общую цель. Прощайте! — Они пожали друг другу руки.

— Но где Пират Джим? — спросил Дженкинс.

Он на минуту покинул нас, чтобы получить деньги за заложенные часы для покупки вооружения для шкуны. Прощайте!

Таким образом рассталась эта честная, молодая голова, исполненная блестящих надежд.

В ту ночь был страшный пожар в Доэмвиле. Доэмвильская академия, тайно подожженная, первая сделалась жертвою пламени. Магазин сахару и склад сигар, имевшие большие счета с академией, сгорели следом за нею. При свете огненных языков, оснащенная шлюбка с одною мачтою медленно выходила от мельничной плотины. На следующий день не нашли трех мальчиков — Ч. Ф. Адамса Голэйтли, Б. Ф. Дженкинса, и Бромлея Читтерлингса. Не погибли ли они в пламени? Кто мог это знать? Достаточно того, что они никогда более не появлялись в домах своих предков под этими именами.

Хорошо было бы действительно для Доэмвиля, если бы тайна тем и кончилась. Но более грустное и скандальное событие совершилось в мирном селении. В эту ужасную ночь кто-то украдкою посетил пансион мадам Бринборион и на другое утро приметили, что две первые красавицы и наследницы в Коннектикуте, дочери президента сберегательной кассы и директора страхового общества — бежали. Вместе с ними исчезли также все вклады сберегательной кассы, а на другой день страховое общество от огня «Фламинго» лопнуло.

* * *

Теперь, молодые читатели, поплывем со мною в более теплые и приветливые страны. Вдоль берегов Патагонии горделиво плывет длинная, низкая, черная шкуна по морю, омывающему берега этой роскошной страны, покрытые виноградниками. Кто это, завернутый в персидские ковры и богато одетый, спокойно возлежат на квартер-деке шкуны, небрежно играя чудными местными плодами, которые держат перед ним рабы-нубийцы в корзинах из массивного золота? или по временам, смело и грациозно управляет велосипедом из слоновой кости по полированной палубе темного ореха, ловко проходя между такелажем? Кто он? можно спросить. Чье имя наводит ужас на патагонский флот? Кто как не Чудо-Пират — неутомимой юноша, бич патагонских морей? Путешественники, медленно дрейфующие у силурийских берегов, моряки, плавающие вдоль девонского берега, до сих пор дрожат при имени Бромлея Читтерлингса — юноши мстителя, недавно прибывшего из Гартфорда, в Коннектикуте.

Многие из пустого любопытства спрашивали: Зачем и чего мститель? Не будем открывать страшной тайны, сокрытой в молодой душе. Достаточно, что было много горечи в его прошлой жизни и что те, «чьи душа болит над подъемлющейся волной»^[2] или «чья душа подъемлется над белеющею волной», не поняли этого. Только одна королева амазонок, взятая в плен на прошедшей неделе, знала его, может быть, слишком хорошо. Она любила Юношу Мстителя. Но напрасно; его молодое сердце, казалось, очерствело.

— Выслушай меня, — сказал он наконец, когда она уже в седьмой раз безумно предлагала ему свою руку и королевство, — знай раз навсегда, почему я должен отказаться от твоего лестного предложения. Я люблю другую.

С диким, отчаянным криком она прыгнула в море, но была тотчас же спасена Чудо-Пиратом. И даже в эту знаменательную минуту он был так холоден, что прежде, чем вынырнуть из воды, он поймал сирену и отдал ее под стражу своего управителя, с приказанием дать ей комнату и приготовить горячей и холодной воды, спокойно сел на свое прежнее место подле Амазонки. Когда дверь затворилась за его верным слугою, принесшим шампанское и мороженое интересной незнакомке, Читтерлингс снова продолжал свой рассказ сдавленным голосом:

— Когда я впервые бежал из-под кровли деспота-отца, я был влюблен в прекрасную и образованную Элизу Дж. Сниффен. Отец ее был президентом сберегательной кассы рабочих, и отлично знал, что со временем все клады будут его собственностью. Но как глупец я хотел предупредить события и в минуту дикого безумия уговорил мисс Сниффен бежать со мною; и забрав все наличные деньги кассы, мы бежали. — Он остановился от одолевшего его волнения. — Но судьба решила иначе. В моей лихорадочной поспешности я забыл поместить в складах моего судна особого качества шоколадную карамель, которую очень, любила Элиза Джен. На другой день мы должны были остановиться у Новой Рошели, чтобы дать возможность мисс Сниффен достать эти лакомства у ближайшего кондитера и подобрать гарусу в первом модном магазине. Роковая ошибка. Она пошла — и более не вернулась! — Через минуту он продолжал сдавленным от волнении голосом. — Прождав томительную неделю, я должен был опять пуститься в море, унося с собою разбитое сердце и сознание, что касса ея отца лопнула. С тех пор я больше не видал ее.

— И вы все-таки любите ее? — спросила пылко королева амазонок.

— О, навеки!

— Благородный юноша. Вот тебе награда за твою верность: узнай, Бромлей Читтерлингс, что я — Элиза Джен. Утомившись ожиданием, а села на корабль с перуанским гуано, — но это длинная истории, милый мой.

— И слишком прозрачна, — сказал Юноша Мститель, высвобождаясь решительно из ее объятий. — Элизе Джен год тому назад было только тринадцать лет, а тебе без малого сорок.

— Правда, — грустно возразила она, — но и много страдала, а время течет быстро, и я выросла. Ты с трудом поверишь, что это все мои волосы.

— Не знаю, — возразил он мрачно и рассеянно.

— Прости мне мой обман, — сказала она. — Если ты помолвлен с другою, дозволь мне, по крайней мере, быть тебе матерью.

Чудо-Пират был поражен, слезы