- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (41) »
элеватора.
Герка хохотнул. Петька так и сказал: дирехтур. Сережка сперва ничего, потом дошло.
— Ну и что, что директор элеватора?
— Ничего. Харя у тебя, как луна. Наши отцы — на фронте, твой по сусекам метет на колобки.
— Ты… Ты видел?
— Видал. Думаете, люди дураки, не понимают. Х-хомяки.
— Х-хто хомяки?
— Дед пыхто да бабка нихто, вот хто.
— А в у-хо не хо-хо?
Петька сунул под ремень изгрызанную плитку жмыха.
— Угомонитесь, киндеры.
Герка за шкирку растащил их по сторонам и до самой школы шел в середине.
2
Сергей сник. То везде успевал — и на уроках, и на переменах, тут как забился в свой угол, так и просидел до конца занятий. Чем докажешь, что отец честный? Кричать? Драться? Да хоть задуши, не захотят — не докажешь. «Жаль, не дал Герка, я бы показал… Подумаешь, их отцы на фронте. Папка говорит, что стрелять каждый может: пали да пали, пуля виноватого сыщет, а вот они попробовали бы элеватором поруководить. И разобраться, так Илья Анисимович свое отвоевал. Германскую прошел, в революции участвовал, Колчака гнал от Перми до Владивостока. Или только до Омска? Какая разница? Гнал. До сих пор буденовка хранится. Да… Он в гражданскую голодным пацанам собственную пайку отдавал. Хомяк. Он вам покажет «хомяк», скажу если…» — Демарев. Демарев! Сергей встал. — Вы чем занимаетесь? — Я слушаю, Вольф Соломонович. — Хорошенькое дело, он слушает. Все пишут давно, а он сидит себе… Вольф Соломонович подошел к Сергеевой парте, сдвинул со странички промокашку. — Нет, вы только полюбуйтесь: требуется доказать и точка. Учти, Демарев, этой теоремы нет в учебнике. — Я перепишу. — Он все-таки перепишет. Зайдешь ко мне в учительскую после уроков. Ни в какую учительскую Сергей не пошел. Он торопился застать отца на обеде. Первым вылетел из класса, перемахнул через барьер раздевалки, оборвав вешалку, сдернул с крючка пальтишко и — ходу. Бежит, дороги не видит: лужа, так лужа. Чуть почтальонку не сшиб. Вспомнились десять картофелин. Притащил их Сережка с колхозного поля. По грузди бегали с Колесовым. Ежа еще поймали тогда. Вышли из леска — огромное поле и картошка в кучах. Куч много, людей никого. И как раз дождик заморосил, все равно домой возвращаться. А картошка желтая, крупная, чистая. Петька говорит: «Возьмем на печенки?» Набрали, кому сколько совесть позволила. Петька почти полную корзину нагрузил, Сережка — штук десять. Замаскировали сверху груздями, вдруг объездчик вывернется откуда, и — на дорогу. Дома сортируют с отцом, который гриб солить, который жарить, докопались до низу. — А это откуда? — И крутит картофелину перед носом. — На печенки прихватил. — На печенки… Крохобор. Вон ее своей полный подпол, пеки. Сейчас же отнеси, где взял. Не твое — перешагни. И ведь заставил отнести обратно в поле. По дождю, на ночь глядя. Вот какой у него отец. Сергей так стремительно ворвался в ограду, что куры шарахнулись врассыпную по двору. Шелковистый петух кудахтнул и напружинился, подняв шпористую лапу. Гребень торчком, перья хвоста, как вороненые серпы, крылья веерами распустил. Вот-вот долбанет. Кышкнул его с дороги. — Ошалел, на своих кидаешься. Вбежал в избу — дома отец: реглан висит, в переднем углу на стуле отдыхает портфель. Мать со стола убирает. — За тобой кто гнался? Посмотри, брючишки уляпал. Не мог маленько пораньше? Семья три человека — семь застольев на дню. Ставишь да убираешь. Сергей сапоги с ног долой, пальто на софу. — Вешалку пришьешь. — И в горницу. — Не смей будить, если спит. Отец лежал на диване. В сапогах. Одна нога на валике, другая на пол сброшена. Руки за голову, пальцы в замок. Ворот толстовки расстегнут, широкий армейский ремень ослаблен. — Папка, ты спишь? Подвинься-ка. — И садится. Илья Анисимович дернулся, открыл глаза. Глаза мутные с недосыпу. — Чего тебе? — У нас хлеб откуда? Отец потянулся, длинно зевнул, повернулся на бок. — Во-первых, у кого «у нас»: на элеваторе или у нас лично? Во-вторых, если у нас лично, то откуда и у всех: с элеватора. А кого это интересует? — Да… Завидно некоторым штатским. — А ты скажи им: работать надо, — Илья Анисимович улегся поудобней, — не колоски собирать. Я работаю, сам видишь, день и ночь. Вот государство меня и кормит. По карточкам или по списку — не важно. Досыта и ладно. Отец не улежал. Встал, походил по комнате, остановился против Сергея, не решаясь спросить, кто и чего наговорил сыну о нем. — Друзья что-нибудь болтнули о нас? — Бывшие, — буркнул Сережка. — Быстро ты отрекаешься от друзей. Нехорошо это. Мало ли кто чего брякнет, не подумав. Сходи и помирись. Если из-за каждого пустяка мы будем иметь зло друг на друга, на земле одни звери останутся. В горницу заглянула мать: — Илюша, скоро два. А ты, сынок, сам — один покушай. Я вздремну лягу, с ночи да опять в ночь. Вечером курам отходов сыпнешь. Про теленка не забывай, пойло в сенках ему. Понял? Отец ушел на элеватор, мать — в Сережкину комнату отдохнуть перед дежурством. Сережка клюкой выволок на шесток лоснящуюся, похожую на кита из зоологии, жаровню, поковырялся в ней вилкой, выбирая кусочки мяса посуше, запил жаркое топленым молоком прямо из горшка, выловил пальцем пенку. Да, он ел, что хотел и сколько хотел, не знал, что такое очередь за хлебом и во сколько ее занимают, а человек о жизни по своему желудку судит, ему голова подчиняется. Ишь, как отец сказал: «Ты сыт — и ладно. Работать надо». Сергей послонялся по комнатам, постоял возле этажерки с книгами. Полистал учебники: это он знает, это завтра выучит. — Пойти теорему переписать разве. Он свернул трубочкой тетрадь по геометрии, вышел за ограду. К кому: к Витьке или к Петьке? — К Петьке. К нему ближе. Над колесовским скворечником торчал скворец. Взъерошенный и неподвижный, он показался Сергею очень большим, черным и усталым. — Наскитался? Скворец перелез повыше и свистнул. Сергей отсвистнулся. Скворец еще. — Давай, кто кого. Стоит, пересвистывается. Тетка Агафья, увидев Сергея, позвала его в избу. Она гремела ухватами, шуршала расстилаемой на стол скатертью, будто невесть какую трапезу готовила. — Припозднилась я нынче, мотор дособирывала. Из техничек на слесаря-сборщика, погоди, дай сказать, пе-ре-хва-ли… Выговорить тяжело, не то ли ворочать их, будь они неладные, железяки эти внутреннего сгорания. Зато паек больше. Садись с нами обедать. — Спасибо, только что, — отказался Сергей. — А где Надюшки у вас не видать? — Я корем болею, — послышалось с печи, обтянутой кругом- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (41) »